Химик мог дать вполне компетентный совет в девятистах девяноста случаях из тысячи, и не только в своей области. Но, если даже он не мог ответить на вопрос точно, то хотя бы подсказывал, где найти информацию по интересующему вопросу.
Беклемешев очень надеялся, что Тупицын поможет им и сейчас.
Нужный ему дом оказался длинной восьмиэтажной громадиной. Подъезды выходили во двор. Были они заперты и охранялись бдительными вахтершами, любительницами почесать языками, и не только с подружками, но и с представителями компетентных органов. Беклемешев был принят благожелательно и тут же, не сходя с места, выслушал кучу полезной информации как о семье Воробьевой — Латышева, так и о двух десятках других семей, проживающих в подъезде.
Нужная квартира находилась на четвертом этаже. Поднимаясь в старомодной лифтовой кабине с непереносимо лязгающей железной дверью, он подумал о том, что ни в коем случае не хотел бы жить в подъезде с вахтершей. Однако для их ведомства представители доблестного класса вахтерш просто незаменимы. Ценнейшие кадры.
Выйдя на лестничную площадку, Беклемешев сперва подумал, что попал в банк. Стальные двери. Дорогие, отделанные хорошим деревом. Веяние времени? Или революции боятся?
Он позвонил в звонок. Самой трели майор не услышал, зато услышал, как зашлась в диком злобном лае собака.
— Воистину, мой дом — моя крепость, — пробормотал Беклемешев.
Лязгнули тяжелые замки, дверь приоткрылась. Сантиметра на три. Чтобы его увидели, Беклемешеву пришлось прижаться к стене.
— Вы — Беклемешев? — спросила хозяйка, низенькая, пухленькая, миловидная женщина лет сорока трех.
— Да. Я звонил насчет вашего бывшего мужа...
— Да-да, я помню. Заходите, пожалуйста. Я пока собаку в ванной закрою. Дик чужих не жалует.
Собаку-то он так и не увидел, но хозяйка радушно поделилась: американский стаффордшир-терьер. Вы собачками не увлекаетесь? Нет? Напрасно, напрасно. Как же вы так? Милейшие создания, а какие понятливые, умные, ласковые. Не хотите завести щеночка? У знакомых как раз ощенилась девочка. Нет? Напрасно, голубчик. Вы очень многое теряете. Беклемешев поддакивал, время от времени поглядывая на часы.
— Хотите чаю?
— Нет, спасибо. Я совсем недавно обедал.
— Обедали? В шесть вечера? Да ни в коем случае, голубчик. Вы себе определенно желудок испортите. Нельзя так.
Светлана Алексеевна произнесла это настолько искренне, что Беклемешев ни на секунду не усомнился: она действительно принимает живейшее участие в полноценности его пищеварительного тракта.
— Светлана Алексеевна, давайте поговорим о Валерии Яковлевиче.
— Конечно. — Она присела, на диван, закурила. При излишней полноте хозяйка оказалась весьма подвижной и грациозной. — Что вы хотели узнать о Валере?
— Ну, например, почему вы развелись?
Светлана Алексеевна задумалась на несколько минут, потом улыбнулась немного смущенно.
— Это долгая и весьма банальная история. — Она помолчала, вспоминая. — Как, впрочем, и миллионы других таких же историй. Видите ли, я очень любила Валеру, но невозможно полноценно жить семьей, когда одна из сторон десять месяцев из двенадцати проводит вне дома. Если, конечно, вы не имеете любовника или любовницу. Наш брак как-то сам собой начал угасать и... однажды я обнаружила, что вместо костра осталась только зола. И как, наверное, всякая женщина, я ревновала мужа, хотя и старалась не показывать этого. Он куда больше внимания уделял армии, чем мне. Казармы, солдаты... Когда мы еще жили в военных городках, все разговоры сводились к армии. Петров сегодня ушел в самоволку, Сидоров выпил с кем-то там еще спирт и, конечно, попался. Иванов подрался. Это же нормально. Представьте себе, что вас насильно втиснули на два года в переполненный троллейбус. Вы адаптируетесь, но та часть вашего «я», которая адаптироваться не сможет, будет искать выплеска. Я уговаривала Валеру: не надо обращать внимания. Все это в порядке вещей. Он вроде бы даже соглашался — и все равно. Ночью прибегает посыльный. Теперь Сидоров подрался с Петровым. Все. Моего мужа нет. Одевался быстрее, чем по тревоге, — она засмеялась натянуто. — Когда случалось ЧП с кем-нибудь из Валеркиных солдат, дежурные по подразделению никогда не вызывали командира части. Всегда посылали дневального за Валерой. Постоянно кто-нибудь у нас дома. «Молодые» особенно. И все что-нибудь жуют. Вы когда-нибудь видели глаза солдата первого полугода службы? Нет? Полюбопытствуйте при случае. В них всегда голод. Два желания — поесть и поспать, — женщина вздохнула. — Валерка — очень хороший человек, но к нему надо было подлаживаться. Он не умеет делить чувства на всех. Для него существует лишь один объект любви, остальное прилагается. Он просто любит. Или не любит. Валера любит армию. Все. Единственным исключением был Лешка. Это наш сын. Гибель Лешки я ему простить не смогла. Поэтому мы и развелись. Если бы не это, до сих пор бы, наверное, жили.
— Вы же сказали, что перестали любить Валерия Яковлевича?
Светлана Алексеевна улыбнулась грустно:
— Голубчик, не любить человека вовсе не предполагает невозможность жить с ним. Одно другому вовсе не мешает, поверьте.
— Простите, если я...
— Ничего, ничего. Знаете, это оказалось гораздо менее болезненно, чем я думала сначала. Сперва кажется, что не можешь жить. Незачем. Потом вдруг замечаешь, что день по-прежнему ярок и солнце светит так же, как и раньше. Дико, я понимаю, но... Таковы защитные реакции человеческой психики. Плохое запоминается, но боль со временем притупляется, сглаживается, обретает обтекаемую форму. Мысли и чувства перестают сталкиваться с ней в лоб, а словно проскальзывают мимо. Своего рода психологическая анестезия. Если она не срабатывает, человек сходит с ума. Становится шизофреником.
— Значит, сына Валерий Яковлевич все-таки любил, — напомнил Беклемешев, уводя хозяйку от разговора о самой себе.
— Нет. Собственно, как сына — нет. Он любил «Лешку в армии», «Лешку — солдата», «Лешку — будущего офицера», «Лешку — будущего генерала». Валера мыслил теми же категориями, что и его отец. Вы ведь знаете, кем был его отец?
— Знаю.
— Вот. К чему это привело? Потеряв и сына, и внука, Яков Антонович умер от сердечного приступа. Мы ведь с ним до последнего дня общались. А Валера даже на похороны собственного отца не смог прийти. В реанимации лежал, — она погасила одну сигарету и тут же прикурила вторую. — Простите, голубчик. Никак не могу избавиться от этой пагубной привычки. О чем это я?
— О странной любви к сыну.
— Ах, да. Лешка дневал и ночевал в казарме. Сперва по частям, потом в учебке. Правда, в плане физического развития ему это много дало, но что касается общения со сверстниками, тут сами понимаете.
— Никаких контактов?
— Это еще слабо сказано. Что вы хотите от ребенка, которого практически семь дней в неделю окружают взрослые люди? Лешка рос «сыном полка». Я просила Валеру оставлять его дома. Нет. «На пользу пойдет», — вот что он говорил. Какая польза? Лешка пропитался армией, а она у нас, мягко говоря, оставляет желать лучшего. А как Валерка им гордился! Боже мой! Сын первый раз стрелял из автомата! Семейный праздник. Мы его дни рождения так не отмечали. Гостей полдома. Ну как же, воин растет. Достойная смена отцу и деду.