— Жизнь воина не бывает легкой. Иегудейского тем более, — твердо ответил Урия. — Из тридцати трех лет своей жизни пятнадцать я провел в походах и сражениях. И мне было бы стыдно смотреть в глаза моему господину, твоему племяннику, и моим солдатам, зная, что, пока они сражались и погибали под стенами Раббата, я набивал брюхо, — легионер указал на собравшихся за столом, — подобно им. В зале мгновенно наступила тишина. Головы всех присутствующих дружно повернулись в сторону трона. Урия отметил, что они даже перестали жевать. Так и застыли с недоеденными кусками в руках. Даже проглотить уже прожеванное побоялись. Никто не смел пошевелиться, пока говорит Дэефет.
— Ты забыл добавить „мой Царь“, хеттей, — произнес тот, и легионер на мгновение увидел вспыхнувший в глазах Царя странный желто-белый огонь.
— Мой Царь, — без всякого выражения сказал Урия. В глазах всех присутствующих загорелся неподдельный интерес. Офицер позволил себе дерзость, за которой неминуемо последует царский гнев. Придворным было интересно, какую форму он примет на этот раз? К тому же многие сидящие сейчас за столом знали о том, что Дэефет приводил жену Урии во дворец. Многие догадывались зачем. Столь странное поведение офицера вполне могло быть вызвано тем, что ему стало известно о связи Царя с его женой. Дэефет несколько секунд молчал, глядя на Урию. Вопреки его ожиданиям, легионер не отвел взгляда, не смутился, не испугался. Это было плохо. Конечно, один человек — всего лишь пылинка, невидимая крохотная букашка пред оком Господа, но где один, там и десять. А где десять, там и сто, и тысяча, и легион. Как только перестанут бояться и почувствуют, что отсутствие страха ненаказуемо. Дэефет улыбнулся, затем хмыкнул. Кто-то из присутствующих поддержал смешок, угодливо хихикнув. Царь хмыкнул еще раз, а затем захохотал во весь голос, откидываясь на троне. В зале уже стоял безудержный хохот. Каждый старался смеяться громче других, надеясь, что Царь отметит это. И только Урия оставался совершенно серьезен. Он поднялся и теперь смотрел на хохочущую толпу. На смуглом лице застыла смесь презрения и ненависти. Дэефет это отметил тоже. Он на секунду оборвал смех, чтобы сказать:
— А вот мой племянник именно так и поступает! И захохотал снова. Все присутствующие захохотали тоже. Урия выждал несколько минут, затем отвернулся и пошел к двери, услышав, как за его спиной, словно под мечом палача, наступает тишина. И в этой тишине прозвучал негромкий голос Дэефета:
— Я не отпускал тебя, хеттей. Урия остановился, обернулся, сказал спокойно:
— Я скакал двое суток от Раббата до Иевус-Селима. Завтра мне возвращаться. Это еще двое суток пути. Я должен отдохнуть перед дорогой.
— Ты снова забыл добавить: „Мой Царь“, — лицо Дэефета стало мрачным. Урия лишь пожал плечами. Придворные поняли: сейчас грянет буря, и старались укрыться друг за другом, чтобы гнев Дэефета не обрушился ненароком и на них.
— Почему ты так торопишься обратно, хеттей? — В голосе Дэефета клокотала угроза.
— Разве война — праздник, чтобы мне отдыхать и веселиться? — усмехнулся без тени страха легионер. — Или я уже не солдат?
— Говоришь ты как солдат, — подтвердил Дэефет и… улыбнулся. — Ладно, хеттей. Мне нравится твоя отвага. Иди, отдыхай. Завтра утром отвезешь донесение своему господину, военачальнику Исаву. Воистину, неисповедимы пути Господни. Сегодня Царь был в редком расположении духа. Урия развернулся и вышел из залы. Один из левитов поднялся следом за ним.
— Я тоже отправлюсь отдыхать, — заявил он. — Сегодня был тяжелый день. Дэефет, даже не глядя, махнул рукой:
— Казнить его. Левит еще не успел побледнеть, а стражи уже сомкнулись вкруг него, заломили руки.
— Мой Царь, — завопил тот. — Я не… Прости мне мою дерзость, мой Царь. Клянусь, я не хотел… Он упал на пол, стараясь зацепиться, удержаться, объяснить. Стражи потащили левита волоком. Дэефет задумчиво наблюдал за бьющимся телом. Этот в отличие от легионера был глуп. Но глупость иногда опасней безрассудной храбрости и ума. Умные почти всегда больны гордостью и достоинством. Это их слабые места, которые легко использовать. У глупости же нет слабых мест. Вместо того чтобы идти отдыхать, как этот дерзкий хеттей, выказав тем самым презрение и ненависть, глупец выхватывает из-под хитона меч и… через секунду все кончено. Есть ли разница, кто убил тебя, — глупец или человек мудрый? Никакой. Так и умирают могущественные. Именно так, от руки нестерпимо глупого землепашца Аода из колена Вениаминова, погиб моавитский Царь Еглон. Так погиб покровитель молодого Дэефета, жрец Ахимилех, павший от меча глупого наемника Доика. Впрочем, глупец Доик был казнен по приказу мудрого иегудейского Царя Дэефета. И смерть его была пострашнее той, которой умер Ахимилех. Стало ли Доику от этого легче? Дэефет оторвался от размышлений и поднял голову. В тронном зале стояла напряженная тишина. Они так и не осмелились глотнуть, с тех пор как я задал вопрос Урии, подумал Дэефет. Они боятся. И это хорошо. Но сегодня перед их глазами был дурной пример. Они быстро забудут о глупом казненном левите. Но долго будут помнить о храбром и дерзком Урии. Дэефет улыбнулся и негромко, едва ли не себе под нос, сказал:
— Убирайтесь. Кто выйдет из этого зала последним, будет казнен. Переворачиваясь, покатились медные блюда, с остатками кушаний. Опрокидывались, заливая вином ковры, кувшины. Полсотни пар сандалий втаптывали в библское дерево остатки пиршества. Отпихивая друг друга локтями, хватая за одежды, придворные кинулись к дверям. А там уже поджидали двое стражей, с готовностью сжавших рукояти мечей. Слуги смерти. Им все равно, кому рубить голову. Стражи боятся только самого Дэефета и никого больше. Ни в этом мире, ни в том, который придет за ним. Потеряв всю свою величавость, придворные толкались у выхода, стараясь первыми прорваться к заветной двери. Но Дэефет уже забыл о них. Он направился к балкону. Дэефет любил ночную прохладу. Ветер знал тайны тьмы и поверял их ему. Ночь была его временем. С балкона хорошо просматривался весь город. Его город. Дэефет подошел к парапету и оглядел Иевус-Селим. Дома, сады, виноградники. Ближе — крепостные стены, стражей на них, придворных, торопливо сбегающих по лестнице, и… одинокую фигуру, лежащую на камнях у самых крепостных ворот. Дэефет не мог ошибиться, это был Урия. Хеттей не пошел домой, а улегся спать прямо на земле. Нет, Дэефет не боялся ревности Урии. Он вообще не испытывал страха ни перед кем, кроме Га-Шема и… иногда Гончего. Но Дэефет рассчитывал подстраховаться. Если бы случилось невероятное и Гилгулу удалось бы покинуть Раббат, он не мог бы с уверенностью сказать, кто отец ребенка Вирсавии. Дерзкий же хеттей разрушил его замысел. Дэефет быстро вышел с балкона, прошагал через зал, спросив на ходу стража:
— Кто это был?
— Завулон. Левит, — усмехнулся тот.
— Хорошо. Дэефет почти бегом спустился во двор и направился к воротам. Зрение не подвело его. Спящий действительно оказался Урией. Хеттей лежал, завернувшись в плащ. Глаза легионера были закрыты, на лице написано спокойствие. Казалось, Урия спит, но при звуке приближающихся шагов он мгновенно открыл глаза, отбросил плащ и вскочил. Рука его метнулась к ножнам, но, не найдя меча, застыла, а затем опустилась медленно. Дэефет улыбнулся. Все-таки хеттей боялся его. Пусть немного, совсем чуть-чуть, но боялся.