Слезы потоком текли у него по щекам, но ему было все равно. Не один он рыдал в переполненном людьми крематории, и то, что он был вдали от дома, раскрепощало его, избавляло от привычной сдержанности. Рядом с ним маячил Верд в безупречно отглаженной сутане, гораздо больше напоминая павлина, чем любой из прощавшихся с другом геев. Он, разумеется, не плакал, но губы его не переставали шевелиться. Алекс предположил, что это должно было свидетельствовать о его набожности, а не о его умственном расстройстве, так как рука Верда постоянно теребила вычурный огромный серебряный крест на груди. Когда Алекс впервые увидел его в аэропорту «Си-Тэк», он чуть не расхохотался. Громко. Но Верд уверенно направился к нему и, бросив на пол чемодан, стиснул друга в театральных объятьях. Алекс заметил, какая у него гладкая кожа на лице, и задался вопросом, не прибегал ли святой отец к услугам пластического хирурга.
— Как хорошо, что ты приехал, — сказал Алекс, провожая его к машине, которую арендовал нынче утром.
— Зигги был старейшим моим другом. Вместе с тобой и Бриллом. Я знаю, наши жизни потекли в совершенно разных направлениях, но прошлого ничто не изменит. Жизнью, которую я веду сейчас, я частично обязан нашей прежней дружбе. Я был бы плохим христианином, если б теперь повернулся к ней спиной.
Алекс не мог понять, почему все, что говорил Верд, звучало так, словно предназначалось для большей аудитории. Когда он открывал рот, казалось, что каждому его слову внимает толпа невидимых прихожан. За последние двадцать лет они встречались всего несколько раз, и всегда повторялось то же самое. «Вкрадчивым Иисусом» окрестила его Линн, когда они навестили его в маленьком городке Джорджии, где он проповедовал. Это прозвище очень ему подходило. И тогда, и теперь.
— Как поживает Линн? — поинтересовался Верд, усаживаясь на пассажирское сиденье и расправляя свое идеально пошитое одеяние.
— На седьмом месяце и цветет, — ответил Алекс.
— Слава Всевышнему! Я знаю, как вы об этом мечтали. — Лицо Верда просияло искренней радостью. Впрочем, он так много времени проводил перед телекамерами, исполняя свою проповедническую миссию на местном канале, что трудно было отличить истинные чувства от наигранных. — Я благодарю Господа за то, что благословил нас детьми. Самая большая моя отрада — это пять моих чадушек. Любовь, которую испытывает человек к своим детям, глубочайшее и чистейшее чувство на свете. Алекс, я знаю, ты возрадуешься этой жизненной перемене.
— Спасибо, Верд.
Достопочтенный Мэкки поморщился.
— А вот с этим ты завязывай, — буркнул он, вспоминая жаргон юности. — Теперь меня лучше так не называть.
— Извини. Старые привычки изживать трудно. Ты для меня навсегда останешься Вердом.
— А кто сегодня тебя зовет Джилли?
Алекс покачал головой:
— Ты прав. Я постараюсь запомнить, Том.
— Я ценю это, Алекс. И если ты захочешь окрестить дитя, буду рад совершить этот обряд.
— Я как-то не думал, что мы станем сейчас это делать. Когда вырастет, пусть сам решает, кем ему быть.
Верд поджал губы:
— Разумеется, это твое дело.
Подтекст был недвусмысленным: «Обреки свое дитя на вечное проклятие, если так хочешь». Верд уставился через окошко на пробегающий за ним пейзаж.
— Куда мы направляемся?
— Пол заказал тебе бунгало в мотеле, где мы остановились.
— Это недалеко от места пожара?
— В десяти минутах. А тебе зачем?
— Я хочу прочесть там молитву.
Алекс шумно вздохнул:
— Хорошо. Послушай, ты должен кое-что узнать. Полиция считает, что это был поджог.
Верд торжественно склонил голову:
— Я этого боялся.
— Ты боялся? Почему?
— Зигги избрал опасный путь. Кто знает, какого отщепенца он привел в свой дом? Кто знает, какую ущербную душу он толкнул на отчаянный шаг?
Алекс ударил кулаком по рулю:
— Ё-мое, Верд! Я думал, что в Библии сказано: «Не судите, да не судимы будете». Черт тебя побери, какую хренотень ты несешь? Какие бы там заблуждения у тебя ни были по поводу образа жизни Зигги, отбрось их немедленно. Зигги и Пол были моногамны. Ни один из них не занимался сексом ни с кем другим, кроме своего партнера, на протяжении последних десяти лет.
Верд улыбнулся скептической улыбкой, за которую Алексу захотелось его крепко стукнуть.
— Ты всегда верил каждому слову Зигги.
Алекс удержался от резкого ответа, просто продолжил:
— Я пытаюсь тебе сказать, что копы вбили в свои тупые головы, что поджог устроил Пол. Так что постарайся быть с ним чуточку поделикатней. Ладно?
— Почему ты считаешь это глупостью? Я не слишком много знаю о работе полиции, но мне говорили, что большинство убийств, если это не бандитские разборки, совершаются супругами. А поскольку ты попросил меня быть поделикатней, полагаю, что мы должны воспринимать Пола как супруга Зигги. Если бы я был полицейским, я считал бы, что не выполню своего долга, если не рассмотрю и такую версию.
— Хорошо. Это их работа. Но мы друзья Зигги. На протяжении многих лет мы с Линн не раз встречались с этой парой. И поверь мне, никогда в их отношениях не было и намека на возможность такой развязки. Ты должен помнить, как себя чувствуешь, когда тебя подозревают в том, чего ты не совершал. Вообрази, насколько тяжелее, когда убитый — человек, которого ты любил. Именно через это сейчас проходит Пол. И он нуждается в нашей поддержке, а не полиция.
— Ладно, ладно, — недовольно пробурчал Верд. Маска благодушия на мгновение слетела от толчка памяти, обнажив первобытный страх, который и погнал его некогда в объятия Церкви. Остаток путешествия он молчал и не сводил глаз с пейзажа за окном, чтобы избежать испытующих взглядов Алекса.
Алекс повернул на знакомую дорогу и направился на запад к месту, где раньше стоял дом Зигги и Пола. У него свело желудок, когда он въехал на узкую вьющуюся между деревьями тропу. Воображение живо рисовало картины бушующего огня. Но, свернув за последний поворот и увидев то, что осталось от дома, он понял, что никакая сила воображения не могла воссоздать жуткую реальность. Он ожидал увидеть почерневший, полуразрушенный остов. Но здесь глазам представало зрелище почти полного уничтожения.
Потеряв дар речи, Алекс остановил машину. Он вылез из нее и сделал несколько шагов в сторону пепелища. К его удивлению, в воздухе все еще висел запах гари, сладковатый, забивающий горло и ноздри. Он смотрел на бесформенную обугленную груду и едва мог припомнить, чем она была прежде. Несколько тяжелых балок торчали под каким-то немыслимым углом, но все прочее превратилось в головешки. Совершенно очевидно, что дом сгорел как факел, пропитанный смолой. Ближайшие к дому деревья тоже были опалены огнем, их искривленные скелеты четко и мрачно выделялись на фоне моря и дальних островов.