В десять с минутами я оказался возле магазина, где отпускали хлеб гражданам, и увидел идущих рядом Костю и Угрюмого. Слава тебе, создатель: пока все шло гладко Через самое короткое время мы шагали уже втроем Не было ничего необычного в том, что по городу прогуливаются секретарь управы, старший полицай и сотрудник биржи труда.
– Вы для подкрепления? – спросил меня Угрюмый – Напрасно. Отдыхали бы себе. Поверьте, я сейчас предпочту оказаться у чертей на куличках, нежели с глазу на глаз с Земельбауэром.
– Можно без фамилий? – строго спросил я.
– Пожалуй, да, – ответил он, прошел некоторое время в молчании, а потом сказал: – В конечном итоге вы останетесь довольны мною. Я никогда не делаю того, чего не надо делать.
– Время покажет, – заметил Костя.
– И вот еще что, – заговорил вновь Угрюмый после длительного молчания.
– В его сейфе два отделения. Между ними горизонтальная полочка. Письма лежат в нижнем, среди порнографических открыток.
Мы вступили на пешеходный мостик, перекинутый через реку, я пошли гуськом. Здесь, ниже плотины, река была узкой и немноговодной.
На заречной стороне, едва мы вошли в поселок, из темноты нас повстречали два солдата с автоматами да груди. Мы без команды остановились.
Я внутренне напрягся, готовый ко всему. Костя лихо взял под козырек. Солдаты ощупали нас лучиками карманных фонарей и проверили документы у меня и Угрюмого. Костю не тронули. Один солдат сказал:
– Ин орднунг! Все в порядке!
Другой добавил:
– Кеннен геен! Можете идти!
Я, кажется, не дышал эти несколько секунд.
Когда мы отошли на приличное расстояние, Угрюмый покосился на меня и спросил:
– Что вы подумали в эту минуту?
Мерзавец! Он нутром чуял, что было у нас на душе. Я солгал:
– Не успел ничего подумать.
Угрюмый насмешливо фыркнул.
Костя вел нас по безлюдному поселку. Ни огонька, ни человеческого голоса, ни лая собаки!
Обойдя разоренный лесопильный заводик, мы спрыгнули в противотанковый ров, тянувшийся на несколько километров Сколько труда, пота, бесценного времени стоил этот ров жителям города! Все верили, что он ляжет неодолимой преградой между городом и врагом. Но ни одна гитлеровская машина не попала в западню. Немцы прорвались к Энску со стороны железной дороги.
Пройдя сотню шагов, мы увидели Русакова. Он встал с земли, отряхнулся.
– Так, полдела позади. Прощевайте, хлопцы. Шагай, господин хороший!
Мы постояли, пока Русакова и Угрюмого не скрыла тьма, и прежней дорогой отправились обратно.
Минут сорок спустя я подходил к дому Гизелы. Еще издали глаза мои приметили, что форточка закрыта: значит, Гизела у себя. Я осмотрелся, взбежал на крыльцо и постучал Тишина Видимо, спит. Постучал еще.
– Кто там? – послышался милый сердцу голос.
– Я, открой.
– Ах!
Я обнял ее в темноте и поцеловал.
– Что случилось? – испуганно спросила Гизела.
– Ровным счетом ничего. Прости, я на пять минут.
В комнате уже горел свет. Гизела запахнула легкий халатик, забралась с ногами на диван и недоверчиво посмотрела на меня. В ее глазах таился молчаливый вопрос. Я сел рядом с ней. Она спросила:
– На пять минут?
– Да, дорогая. Не больше.
– Ты знаешь, – промолвила она, – эта седая прядь придает твоему лицу трагическое выражение.
Я встал и подошел к зеркалу, стоявшему на этажерке. Прядь над самым лбом выглядела очень неестественно на фоне моей темной, без единой сединки, шевелюры. Но ничего трагического в этом не было.
– Выдумщица, – сказал я и снова водворился на диван.
Час назад меня одолевали сомнения. Казалось, что затея моя неосуществима. Но сейчас все опасения улетучились. Гизела смотрела на меня доверчиво, ободряюще.
Я кивнул на коричневый чемодан, стоявший у стены между окнами.
– Так и не удалось сбыть парадный костюм мужа?
– Могу презентовать его тебе, – сказала она и рассмеялась.
Гизела не ведала, что я задал вопрос неспроста.
– Представь себе, не откажусь, – заметил я. – Но прежде хочу подвергнуть тебя короткому допросу.
– А это страшно? – ответила Гизела с веселым лукавством. – Меня никогда не допрашивали.
– Только условие – говорить правду!
– Как под присягой! – и она подняла вверх руку со сложенными крестом пальцами.
Я поймал опускающуюся руку и приложил к губан.
– Смешной ты, – проговорила Гизела. – Вламываешься ночью к одинокой, беззащитной женщине и пугаешь ее… Ну, допрашивай же! Прошло две минуты.
– Хорошо. Скажи: в каком отделе работал твой муж?
Гизела задумалась на минуту и сказала, что Себастьян Андреас служил в реферате четыре-а-два, в отделе четыре-а. Рефератом руководит и сейчас штурмбаннфюрер СС Фогт, а отделом – оберштурмбаннфюрер СС Панцигер.
– Земельбауэр знал твоего мужа?
Гизела сделала отрицательный жест.
– Но слышал о нем?
– О да!
– А Панцигера Земельбауэр знает?
– Только по фамилии. Дело в том, что Земельбауэр попал сюда из Кенигсберга. В Берлине он не служил.
Пока все шло лучше, чем я предполагал.
– Еще вопрос. Ты была в квартире Земельбауэра?
– Да. И не раз.
– У него есть сейф?
Гизела вздрогнула.
– Сейф? Да, конечно. – Гизела так посмотрела на меня, будто хотела заглянуть в самую душу, и с тревогой спросила: – Что ты задумал? Он же начальник гестапо! У него во дворе караул. Часовой в прихожей. Еще денщик.
Еще повар. Все вооружены.
Пришла моя очередь рассмеяться:
– Ты подумала, что я собираюсь совершить налет на дом начальника гестапо?
Гизела кивнула и закусила нижнюю губу.
– Нет, дорогая, у меня и в мыслях этого нет. Просто надо проверить кое-какие сведения.
– Это правда?
– Клянусь прахом дорогих моему сердцу предков, – сказал я и встал. – Вот и весь допрос. Ты не сердись, что я побеспокоил тебя. Мы, возможно, вернемся еще к этому. А теперь просьба: побереги костюм мужа. Он понадобится, но не мне лично.
На лицо Гизелы вновь легла тень.
– Я подумаю, – сказала она, но сказала это так, что я уже не сомневался в положительном решении. – Ты уже уходишь?