– Кто бы из твоих хлопцев, – вновь заговорил Русаков, – сообщил нам такое? Да никто! А между прочим, мне интересно, сам ты, дорогой, кого-нибудь привлек к разведке?
Русаков нащупал ахиллесову пяту Безродного. Желваки задвигались на скулах Геннадия Он готов был сожрать Русакова с потрохами, но не знал, как к нему подступиться.
– Чего же ты молчишь? – подтолкнул его комиссар. – Или это тайна? Так мы же на бюро!
– А ты многих привлек? – выпалил вдруг Геннадий.
Русаков, этакий скуластый, широкобровый, с черной кадыкастой шеей, раскатисто рассмеялся. Глядя на него, засмеялся Челнок, улыбнулся Усатый.
– Вовлекать в разведку не мое дело, – ответил Русаков. – У меня своих дел – под самую завязку.
– Я думаю, все ясно, – заключил Демьян. – А теперь расскажите коротенько, что вы проделали для проверки подпольщиков и обнаружения предателя.
Геннадий именно коротко и сказал:
– Проверкой пока не удалось выяснить ничего заслуживающего внимания.
– Это нечестно, – подал голос Андрей.
Геннадий повернул голову. Брови его приподнялись.
– Ты думаешь, что говоришь? – спросил он Андрея.
– Да, имею такую привычку. И повторяю: ты ведешь себя нечестно, не так, как следовало бы коммунисту и члену бюро.
– Я протестую! – воскликнул Геннадий, апеллируя ко всем. – Здесь не место разводить склоки.
Члены бюро молчали.
Но Андрей, если уж хватался за кого-либо, то хватался крепко, намертво.
Отцепиться от него было нелегко.
– Я считаю, – продолжал он с невозмутимым спокойствием, – что на бюро надо говорить откровенно. Как может Солдат организовать поиски предателя, если он считает, что провалы не являются результатом предательства, что они не только закономерны, но и неизбежны. Как он может докладывать о плане диверсионных ударов, когда, по его мнению, диверсия только мешает нашей разведывательной работе! Да и представление о разведработе у него путаное.
Он мечтает о засылке агентуры в Германию, а от вербовок немцев отмахивается как черт от ладана. Нельзя же с такими настроениями руководить.
На несколько секунд воцарилось молчание.
– Вы хотите сказать? – спросил меня Демьян.
– Нет. Сказано все.
– А ваше мнение?
– Я согласен с Перебежчиком.
– После провала группы Урала, – заговорил Демьян, – товарищ Солдат предлагал мне прекратить связь друг с другом и свернуть боевую работу. Я сказал ему, что это паникерство.
Почва под ногами Геннадия неожиданно заколебалась. Он не был подготовлен к этому.
– Я честно высказал свое мнение, – попытался оправдаться он. – Или, по-вашему, нельзя иметь свое мнение?
– Пожалуйста, имейте, – разрешил Демьян. – Но выполняйте мои указания.
Вы обязаны искать предателя. Провал группы Урала не эпизод, а звено из длинной цепи.
– А почему вы уверены, что в нашей среде предатель? – обратился Геннадий к Демьяну.
– Вот это да! – воскликнул Русаков. – Я бы не сказал, что ты очень сообразителен для руководителя группы.
– Какой есть! – огрызнулся Геннадий.
– Плохо, – заметил Демьян. – А мы хотим вас переделать.
– Я не нуждаюсь в этом, – с раздражением бросил Геннадий. Он не мог совладать с собой и сорвался с нужного тона.
– Тогда я предлагаю вывести Солдата из состава бюро, – медленно произнес Демьян. – Кто за это – прошу поднять руки.
Все произошло в считанные секунды. Геннадий не успел даже оценить происшедшее.
– И еще, – продолжал Демьян, – есть предложение освободить товарища Солдата от руководства разведкой и возложить это на Перебежчика. А Солдату поручим сформировать боевую диверсионную группу. Люди найдутся. И хорошие люди.
Сгоряча Геннадий продолжал гнуть свое, хотя не мог не чувствовать отношения к нему членов бюро. Он напомнил, что в старшие группы назначен приказом управления и бюро не вправе отменять его.
– И шифр я никому не передам, – вызывающе закончил он.
– Попробуйте, – пригрозил Демьян. – Мы подождем три-четыре дня, а потом обсудим вопрос о вашем пребывании в партии.
Дальше идти было некуда. Геннадий сразу обмяк, как проколотая шина, сел на ящик и в состоянии крайней растерянности пробормотал:
– Хорошо. Я сам. Мне выйти?
– Ну зачем же, – возразил Демьян. – Давайте, товарищ Челнок, докладывайте.
Демьян требовал от всех, чтобы именовали друг друга только по кличкам, и это было правильно.
Челнок зачитал листовку, воззвание к гражданам города и «поздравительные» письма пособникам оккупантов, подготовленные к распространению и рассылке. Люди из группы Челнока продолжали свою опасную и трудную работу, несмотря на усилившуюся слежку полиции и гестапо. Теперь дело не ограничивалось распространением листовок и воззваний. Пропагандистки Челнока вели беседы по домам, действуя на собственный страх и риск.
После Челнока я доложил бюро о выдвижений Кости и Трофима Герасимовича – Клеща – на роль старших самостоятельных групп. Костя фактически уже является старшим, под его началом успешно работают три человека.
Кандидатуры утвердили без возражений.
На этом заседание окончилось. Члены бюро разошлись, а меня и Андрея Демьян задержал. Он хотел знать подробности истории с Дункелем-Помазиным.
Андрей рассказал.
– Не выпускайте его из пределов видимости, – посоветовал Демьян. – Держите на прицеле.
Он считал, что Дункеля надо взять живым и воспользоваться его безусловно обширными сведениями о немецкой разведке.
– А если затащить Дункеля в ваше убежище? – высказал предположение Демьян.
– Что ж, это осуществимо, – согласился я. – Дункель, по-видимому, явится к доктору за пишущей машинкой, там мы его и захватим.
– А если не явится?
– Должен. Логика того требует.
– Это ваша логика требует, – заметил Демьян, – а он думает по-своему.
– Все равно отыщем, – твердо сказал Андрей. – Теперь его в лицо знают трое: Аристократ, Наперсток и Пейпер.
– Хорошо бы. – Демьян скупо, но как-то мечтательно улыбнулся. – Надо добыть его.
Я не мог опаздывать к бургомистру. Я явился точно в указанное на пригласительном билете время – в одиннадцать часов вечера.
До этого мне не приходилось бывать у Купейкина, но его адрес я знал. Он занимал второй этаж небольшого каменного, хорошо сохранившегося особнячка.