Но тут, словно из ниоткуда, возник Арти Данн и спас меня от меня самого.
Мы сели ко мне в машину, доехали до Дублина, затем купили билеты на самолет и полетели в Париж. И на всем пути неумолчно болтали. Прямо как в радиоигре, которой я увлекался еще в детстве: «За кем последнее слово?» Благодаря отцу Данну я сделал очень важное для себя открытие. Оказывается, все последнее время, с тех пор как уехал из Принстона, я был страшно, отчаянно одинок, подобно астронавту, заброшенному на обратную сторону Луны. И только теперь, слушая отца Данна, начал вдруг понимать, что весь остальной мир вовсе не перестал вертеться и прекрасно обходился без меня.
Мне прежде всего хотелось знать, с какой такой целью появился отец Данн на суровых прибрежных землях Ирландии.
Так вот, выяснилось, что он ездил в Париж отыскать Робби Хейвуда. Эта новость страшно меня удивила. Оказывается, отец Данн познакомился там с Хейвудом еще в конце войны, когда служил в армии капелланом. В Париже он узнал, что Хейвуд погиб, и имел беседу с небезызвестным мне Клайвом Патерностером. Тот поведал ему о моем визите в Париж, чем изрядно удивил отца Данна, а потом рассказал, что я собирался в Ирландию и с какой целью. Это заставило отца Данна немедленно бросить все дела в Париже и последовать за мной. Почему? Да потому, что Патерностер сказал ему, что теперь я знаю, кто убил Хейвуда. А именно — Хорстман. И еще сказал, что я очень интересовался ассасинами. И тут Данн понял, что я в опасности, поскольку Хорстман до сих пор разгуливает на свободе. Я поздравил его с тем, что он проявил такую дальновидность, и спросил, зачем он вообще прилетел в Европу и с какой такой целью разыскивал Робби Хейвуда.
— Мне нужно было найти Эриха Кесслера, — ответил Данн. — Я много думал об этом деле и все время возвращался мыслями к Кесслеру. Скорее всего все ответы могут найтись только у него. Стоило мне прочесть мемуары Д'Амбрицци, полные этих чертовых кличек и вымышленных имен, как я понял: надо найти Кесслера, если он, конечно, еще жив.
Мы ехали по дороге в Дублин. Снова пошел дождь, «дворники» с визгом скребли ветровое стекло. По радио передавали концерт кельтской народной музыки, даже слова этого незнакомого мне языка я понимал сейчас лучше, чем то, что говорил мне отец Данн. Кто такой Эрих Кесслер?
— Начинать искать Кесслера надо было с Робби Хейвуда, — сказал он. — Когда речь заходила о католиках, этот человек знал все...
— А Кесслер католик? — спросил я.
— Да нет. — Он несколько удивился. — Кто его знает, просто понятия не имею...
— Что-то я уже совсем ничего не понимаю.
— Следует признаться, я тоже, — сказал он. — Но пытаюсь разобраться. Ничего, рано или поздно все станет на свои места. — Он ободряюще улыбнулся, но холодные серые глаза, вставленные, точно плоские камушки, в розовое лицо херувима, оставались невозмутимыми и отрешенными.
— Мемуары Д'Амбрицци, — протянул я, — и этот ваш Кесслер, о чем вы? Хоть убейте, не понимаю. Ничуть не удивлюсь, если потом начнете рассказывать мне все, что знаете, о конкордате Борджиа...
— Черта с два буду я о нем рассказывать, — пробурчал он. — У нас и без того полно белых пятен, Бен. — Он еще глубже надвинул на лоб, почти до самых кустистых серых бровей, тяжелую оливково-зеленую фетровую шляпу. Брови выглядели совершенно неестественно на этом лице, точно он наклеил их в неуклюжей попытке изменить внешность. — Неужели не подбросите ни единого полешка в мой костер? — Он зябко поежился, похлопал ладонями, затянутыми в серые перчатки. — Почему бы вам не рассказать все с самого начала, с того момента, как вы покинули Принстон? Может, тогда и я вспомню что интересное, и вы не уснете за рулем? Вы выглядите так, словно не спали несколько недель.
И я заговорил и рассказал ему о встрече с Клаусом Рихтером, о фотографии на стене у него в кабинете, точной копки того снимка, что Вэл оставила мне в старом игрушечном барабане. Рассказал о Лебеке, Д'Амбрицци и Торричелли. Не забыл Габриэль, поведал ее историю об отце, о том, что Рихтер был замешан в махинациях и контрабанде произведений искусства; рассказал и о взаимном шантаже между Церковью и нацистами, что длился все эти годы. Время от времени он перебивал меня, задавал вопросы.
— Кто является связным от Ватикана в наши дни?
— Не знаю. — Я не мог не отметить, что он задал этот вопрос по самой сути без подготовки, спонтанно.
Рассказал я ему и о своем путешествии в монастырь, что находился в пустыне, о разговоре с аббатом, о том, что именно он помог мне идентифицировать Хорстмана. Именно благодаря ему я узнал, что Хорстман жил там, в Инферно, получал приказы из Рима. Потом объяснил, как удалось связать Хорстмана и Рим с убийством сестры. А потом я поведал ему о встрече с отцом Габриэль, братом Ги Лебека, о том, как несчастный свел счеты с жизнью в пустыне. И даже признался отцу Данну в том, что именно я довел Этьена Лебека до самоубийства, потому что он страшно испугался, решил, что меня прислали из Рима убить его. Ну и уже ближе к концу я рассказал о том, как мы с Габриэль просматривали дневник Лебека и нашли там все эти загадочные кодовые имена или прозвища...
И даже процитировал на память строки из этого дневника, преисполненные боли и страха:
Что с нами будет? Чем и где все это закончится? В аду!
А потом имена. Саймон. Грегори. Пол. Кристос. Архигерцог!
Те мужчины, что были на снимке. Рихтер и Д'Амбрицци живы до сих пор. Неужели этого старого снимка достаточно, чтобы отнять у Д'Амбрицци все шансы быть избранным новым Папой? Чем занимались тогда эти четверо? И кто делал снимок?
Арти внимательно слушал меня до самого конца. До того момента, как я начал рассказывать, что делал в Париже, как не удалось мне встретиться с Хейвудом. Как я прочел в бумагах Торричелли о Саймоне и ассасинах и об «ужасном заговоре», что бы он там ни означал. Рассказал что о брате Лео мне поведал не кто иной, как Патерностер. Он же утверждал, будто Лео — один из них. Я шел по следам своей сестры Вэл, узнавал то же, что и она.
— А это означает, что вы созрели в качестве очередной жертвы, — мрачно заметил он. — Слава богу, что я вас нашел. Вам нужна защита, сын мой.
— Сегодня утром мне страшно вас не хватало.
— Я слишком стар для таких приключений. Да и здоровье уже, увы, не то. Я пригожусь в других вещах. Там, где меня никто не заменит. Так и знайте, можете на меня рассчитывать. — Он зевнул. — Таинственная история. Жаль, что Лео не дожил, не смог рассказать вам, кто такой этот Саймон. Оказал бы нам неоценимую помощь, мог бы навести на этого Архигерцога. Впрочем, — задумчиво продолжил он, — возможно, все они уже давно мертвы или где-то затерялись... — Он закашлялся, похоже, у него начиналась простуда. — Скажите, а вам не приходило в голову, что кто-то здесь лжет, а, Бен? Проблема в том, что мы не знаем, кто именно... Но ведь кто-то знает все и о Саймоне, и обо всех остальных, но он нам лжет...
— А вот тут вы ошибаетесь, отец, — возразил я. — Все они католики, и все лгут. Каждый, вне всякого сомнения, выдает какую-то одну, маленькую ложь исключительно в своих интересах. Так уж они устроены, эти католики.