— Дрю? — вопросительно вскинул брови Д'Амбрицци.
— Это Марко Виктор, — сказал Саммерхейс. — Он, как бы это помягче выразиться, мой телохранитель. Сопровождает меня везде. И вот что, Бен, не надо было убегать от меня там, в Авиньоне. Вам незачем меня бояться... Надеюсь, вы это понимаете.
— Конечно, — насмешливо кивнул Дрискил. — Теперь мы друзья.
Сестра Элизабет знала, о чем он думает. Саммерхейс и есть Архигерцог. Вот сукин сын! Проснись же, Святой Джек, этот человек предатель...
— Ну вот, теперь, — сказал Д'Амбрицци, — все познакомились. И я могу начать свою историю, знать ее имеет право каждый из здесь присутствующих. Проявите терпение, друзья мои. Эта история в лучших традициях Борджиа, которую довелось и еще не раз доведется пережить нашей Церкви.
Элизабет была по натуре женщиной нетерпеливой. Но она с замиранием сердца ждала, когда Д'Амбрицци начнет свой рассказ. Лишь шепнула на ухо Бену:
— Вот оно, начинается.
— Будем надеяться, — шепнул он в ответ.
— Все мы озабочены сегодня состоянием здоровья нашего Папы. — Привычная обезоруживающая улыбка исчезла, как только Д'Амбрицци заговорил. — Скоро начнется очередной этап в истории Церкви. Будет избран новый Папа, ему и предстоит формировать наше с вами будущее и будущее всего мира. Но сперва любимый всеми нами Каллистий должен умереть. Мы с ним старые друзья, и Саль ди Мона моложе меня, однако опередил меня в смерти. Я знал о его болезни еще до того, как узнал он сам. Доктор Кассони обнаружил у него злокачественную опухоль, а также серьезные нарушения в сердечной деятельности. Он пришел ко мне и со всей прямотой спросил, должен ли сообщать эту печальную новость Папе. На что я ответил, что Каллистий — человек огромного мужества. И посоветовал сказать всю правду. Было это два года тому назад. Мы с Каллистием провели немало часов, вспоминая старые времена, размышляя о будущем... обсуждали, что сделали, что еще предстоит сделать, а также вещи, допускать которые ни в коем случае нельзя.
Большинство из вас знают о моей деятельности во время войны, в те дни, когда я исполнял папскую миссию в Париже. Я совершал поступки, которых требовала от меня война. В другое, мирное время я счел бы это невозможным, недопустимым, даже преступным. Но тогда... Сальваторе ди Мона знал об этом. В те дни он был рядом со мной, и никто не мог предположить, что он когда-нибудь станет Папой...
Итак, я узнал о его болезни, и вскоре начали происходить страшные вещи. Люди, знавшие о моей парижской миссии, погибали один за другим. Я провел свое расследование, выяснилось, что их убивали. Назвать это простым совпадением было нельзя. У кого-то были веские мотивы, и я должен был выяснить почему...
И тут ко мне пришла сестра Валентина и рассказала о своих открытиях. Ей удалось установить связь между этими убийствами. Она связала их, даже еще не понимая, не зная мотива. Она проделала огромную работу. Нашла бумаги Торричелли в Париже, говорила с Робби Хейвудом, копалась в секретных архивах в поисках исторических прецедентов, сложила вместе разрозненные сведения, пошла по следу похищенных нацистами во время войны сокровищ и Саймона. Не поленилась съездить в Александрию, выяснила, какие взаимовыгодные отношения до сих пор связывают Церковь и уцелевших нацистов. В кабинете Клауса Рихтера в Александрии она увидела на стене снимок сорокалетней давности и узнала на нем своего старого друга Джакомо Д'Амбрицци... — Он молитвенно сложил перед собой ладони. — Прошлое подстерегает нас на каждом углу, оживает и набрасывается на нас, когда мы меньше всего этого ожидаем. Одна из маленьких шуток Господа. Так и норовит указать каждому свое место.
Сестра Валентина выложила мне все это, сказала, что убеждена, что ассасины вновь взялись за дело, что у нее есть список закодированных имен и что имеются соображения, кто есть кто. Знала ли она, что Саймон — это я? Она этого не говорила... просто намекнула, что знает многое из того, что происходило во время войны. И вот теперь то же самое, сказала она, ассасины вернулись, снова убивают людей. Она хотела знать почему, но я должен был соблюдать осторожность. Должен был все отрицать. И я сказал ей, что она увлеклась мифом, что все это случайные совпадения... словом, примерно то же самое, что говорил недавно сестре Элизабет, когда она пошла по следу Вэл. И, разумеется, я подключил преданного моего Санданато. Именно он помогал мне запутывать двух этих замечательных женщин-детективов. Он был моим протеже, я учил его служить Церкви еще с младых ногтей, щедро делился с ним своим опытом и знаниями. И он немало помог мне в расследовании. Но я также обратился за помощью к своему старому другу. Попросил выяснить подробности пяти недавних убийств, а заодно проверить, чем занимается Вэл. Это деликатное задание я поручил своему коллеге и доверенному лицу отцу Данну. Он довел расследование Вэл до логического завершения, однако кто убивал и почему, так и осталось неизвестным.
Началось все это вскоре после того, как заболел Каллистий. И чем больше я размышлял, тем чаще приходил к выводу, что здесь и надо искать причину и следствие. Сестра Элизабет сказала мне в точности то же, однако я высмеял ее... Я уже повинился перед ней, она все понимает, надеюсь, что и вы поняли: после убийства Вэл я не хотел подвергать Элизабет опасности. Не хотел, чтобы она разделила судьбу подруги. Итак, я пришел к выводу, что начали череду убийств выборы нового Папы. Но как все это связано? При чем здесь жертвы из списка? Объединяло их одно — тот факт, что все они находились в Париже во время оккупации. Они кое-что знали или могли знать, поэтому их и убили... А отец Данн в характерной для него насмешливой манере заявил, что я самый очевидный подозреваемый. Ведь именно я мог стать новым Папой, а следовательно, хотел избавиться от компрометирующего меня прошлого. Я знал, что происходит, и при этом меня не убили! Убедительная, логичная версия, но только я, разумеется, никого не убивал.
А потом убили сестру Валентину, и Данн доложил о главном подозреваемом, священнике с серебристыми волосами. И тут я подумал, что им может быть мой старый товарищ Август Хорстман, которого я не видел с конца войны. Откуда он возник? Я знал, что одно время он жил в монастыре, в своей родной Голландии. Но кто еще об этом знал? И как мог Август, добрая праведная душа, превратиться в убийцу?
Ответ на этот последний вопрос вполне однозначен. Август слушался приказаний только одного человека. Только одного... Саймона. Но я-то знал, что не приказывал ему убивать сестру Валентину, которую знал еще малышкой, которая к тому же была дочерью моего старого друга Хью Дрискила... Кто мог сделать это за Саймона? Кто знал о его прошлом?
Монсеньер Санданато знал о моем прошлом довольно много, это правда. Но кто-то еще знал все. И именно этот человек, когда заболел Каллистий, переманил на свою сторону преданного и усердного моего Санданато... Нет, Пьетро, прошу, не перебивай, это сейчас совсем неважно...
Санданато вскочил на ноги и, весь дрожа, указал пальцем на Д'Амбрицци.
— Ты во всем виноват! Ты разрушитель Церкви! Ты и твой Кёртис Локхарт, который развел шашни с этой шлюхой монахиней, твоей драгоценной сестрой Валентиной, твоей дорогой Вэл, которая презирала все, на чем стоит Церковь и чему она учит! Она должна была умереть, неужели не ясно, она делала все, чтобы разрушить Церковь, переворачивала все с ног на голову! Она поддерживала попов-коммунистов, она ратовала за контроль над рождаемостью, она выступала против всего святого, была героиней в глазах слабых и бунтарей, готовых на все, чтобы подорвать устои Церкви! Она и такие, как она, и разрушат нашу Церковь! И, да помоги мне Господь, Церковь надо спасать!