Однажды ему тоже довелось бродить по подземельям. Но не здесь, в бывшем Кенигсберге, а в другом городе, познавшем столь же печальную участь, что и столица Восточной Пруссии.
Это было под старый Новый год. Год подлый и героический одновременно — тысяча девятьсот девяносто пятый. Дело было в Грозном, в двух кварталах от перепаханной свинцом площади перед президентским дворцом.
* * *
Сержант Гарас спал как сурок, укрывшись с головой невесть где раздобытым ватным одеялом. Причем одеяло, что совершенно удивительно, было заправлено в белоснежный накрахмаленный пододеяльник. Точно такой же комплект чистого постельного белья украшал пустующую койку.
Выслушав доклад взводного и уяснив, что за время его отсутствия никаких ЧП в роте не произошло, Бушмин жестом подозвал к себе радиста и, понизив голос, распорядился:
— Востриков, дайте знать «Гиацинту», что «Кондор» вернулся в свое гнездо.
Пока связист переговаривался со штабом батальона, Бушмин успел осмотреться. За несколько часов, что он отсутствовал на ротном КП, бойцы навели здесь капитальный порядок. Вынесли из помещения бакалейной лавки жалки остатки торгового инвентаря, приволокли эти самые две койки, чтобы можно было спать по очереди, а пустые оконные проемы заложили мешками с песком, оставив в них амбразуры. Вдобавок вместо колченогого столика и шатких табуреток появился нормальный раздвижной стол и полдюжины стульев.
На улице смеркалось, хотя было всего четыре часа дня. Коробки соседних домов, изуродованных войной, глядели на окружающий мир пустыми глазницами окон и дверей. Здание, в котором Бушмин оборудовал КП, выглядит не лучше и не хуже других: те же проломы в стенах, местами торчат прутья арматуры, напоминающие развороченную грудную клетку, точно так же его пронизывает со всех направлений ледяной январский ветер и, как и повсюду, в подвалах схоронилась горстка обезумевших от страха и горя жильцов этого несчастного дома.
«Долбят» эти кварталы на подходах к дворцу уже две недели, со времени закончившегося трагической неудачей предновогоднего штурма. Долбят из всех мыслимых калибров, поэтому воздух здесь настоян на жирной копоти, резком запахе окалины, пороховой вони и сдобрен наждачной пылью и мельчайшей кирпичной крошкой. От этой дьявольской смеси уже через несколько суток воспаляются глаза и трескаются губы; кожа поначалу покрывается жирной маслянистой пленкой, но затем быстро высыхает, превращаясь в тонкий пересушенный пергамент.
Справа от них, метрах в трехстах, раздаются звуки интенсивной стрельбы — «полосатые» из ВДВ медленно, но верно прогрызают соседний квартал. Слева тоже постреливают, но без особого энтузиазма. А на участке морских пехотинцев тишь да гладь, да божья благодать — со вчерашнего вечера здесь царит затишье. Относительно, конечно, война ведь продолжается. Две коробки впереди — «чехи» отошли — Бушмин не торопится брать. Пока не подтянутся фланговые соседи, велено стоять на месте.
— Затишье перед бурей, — вполголоса сказал ротный.
— Да уж, — хмыкнул Мокрушин. — Почти как у Ремарка: на чеченском фронте без перемен.
Володя Мокрушин командует разведвзводом. Ему четвертак, как и Бушмину. (Однокашник по КВВМУ, а всего из их выпуска в бригаде служат восемь человек.) Мастер спорта по стрельбе из спортивного пистолета, неоднократный призер чемпионата Вооруженных Сил. Вместе с Бушминым и еще парой-тройкой ребят претендует на звание самого крутого рейнджера бригады. Но эта негласная конкуренция никак не отразилась ни на их дружбе, ни тем более на служебных отношениях. Да и не время заниматься подобными состязаниями, война сама все расставит по полочкам и каждого просветит, как на рентгеновском снимке.
После окончания командировки Мокрушин уходит на роту во 2-й ДШБ. Правда, до этого события надо еще как-то дожить.
— Откуда мебелишка? Местных, часом, не обижаете?
— Все нормально, Андрей. — Мокрушин бросил в кружки пакетики с чаем, поочередно нацедил из китайского термоса кипятка, одну кружку придвинул ротному, вторую обнял ладонями, грея о керамическую поверхность ледяные пальцы. — Все тип-топ. Я с хозяевами лично переговорил, так они дали добро. Мы им в знак благодарности продуктов подбросили... Спрашивал, кстати, насчет тоннеля, но никто ни черта не знает...
— Или не хотят говорить...
— Может, и так... Что сказал «энша»?
Бушмин провел ладонью по щетинистой щеке. Надо бы ополоснуться, а заодно щеки поскоблить. Пара часов у них в запасе еще есть, раньше семи вечера не стоит и дергаться.
— Утром приказано занять эти две чертовы коробки. Так что напрасно вы марафет наводили, завтра нас тут уже не будет.
— Не нравится мне эта затея, — хмуро сказал Мокрушин. — Мы и так шпарим впереди Отчизны всей... Могут обрезать. Под самый что ни на есть корешок.
Бушмин неторопливо выковырял из пачки сигарету, затем через стол перебросил пачку Мокрушину.
— Думаешь, «энша» этого не понимает? На него тоже сверху давят. Мы должны по максимуму оттянуть на себя «чехов», а тем временем подтянутся фланговые соседи. Вот такая у начальства имеется задумка...
Почти в унисон рявкнули две самоходки. Крупнокалиберные снаряды, вспарывая вечерние сумерки, унеслись в сторону «правительственного» квартала. Одна САУ схоронилась метрах в пятидесяти от КП и била через пролом в каменной стене гаражей. От сотрясения из прохудившегося мешка тонкой струйкой сыпанул песок, беспокойно завибрировала стрелка на весах — единственном, что сохранилось от прежнего интерьера торговой точки.
«Комод» Гарас, ходивший в любимчиках у Мокрушина, даже ухом не повел. Крепкие нервы у парня, такого ничем не проймешь.
— Цедят в час по чайной ложке, — недовольно произнес Мокрушин. — К девяти вечера обещали убраться к «полосатым».
— Давай прикинем еще раз, что у нас получается... У меня восемьдесят пять бойцов, у тебя сорок. У нас два квартала, десять коробок, не считая гаражей и мелких хибар. К утру присовокупим еще две пятиэтажки. Впереди — свободный коридор почти до самого Совмина, но фланги ничем не обеспечены. И вдобавок ко всему в темное время суток в тылу резвятся «гастролеры»...
— Пока тебя не было, мы еще раз прочесали свой участок, — сообщил Мокрушин. — Я уже местных всех, кажется, в лицо узнаю. Не знаю, откуда эти черти берутся. Наверняка через соседей просачиваются...
— А соседи, кстати, утверждают, что «чехи» через наши порядки проходят. Потому что на рассвете именно из «нашего» дома, где аптека внизу, ихний бэтээр сожгли. Итого у них только за двое последних суток восемь «двухсотых» и две спаленные железки. И у нас двое матросиков подставились...
— Из числа командированных, — уточнил Мокрушин. — Ни один из наших так по-дурному не подставится.
— Наши, не наши — какая разница, — поморщился Бушмин. — Воевать мы их за неделю, конечно, не научим, но беречь все равно должны. И речь сейчас о другом. О том, что у нас возникла крупная проблема. По ночам в тылу у нас и у наших соседей работают по две-три группы «чехов». Состав этих групп примерно ясен: снайпер, гранатометчик и пара «статистов» с автоматами. Ходят на охоту тройками или четверками. Мы каждый день заново «пылесосим» свою зону, а к ночи они все равно просачиваются. Откуда, спрашивается? С севера, через блокпосты?