Некоторое время они сидели молча, затем Михаил спросил то, о чем он уже когда-то спрашивал у своего отца:
— Папа, а ты совсем ее не помнишь? Эту вот женщину, которая тебя выкормила и потом какое-то время выдавала за одного из своих детей?
Аркадий Львович помассировал пальцами ломившие от усталости виски и ответил, как отвечал почти на все вопросы сегодня, не сразу, а с задержкой.
— Смутно, Миша, очень смутно… Ты учти, какое было время, равно как и то, что я попал в чужую языковую среду. Когда меня передали Льву Гуревичу, мне было… как я сейчас уже понимаю, немногим более двух с половиной лет. Ты многое помнишь из этого своего возраста?
Михаил отрицательно покачал головой.
— Кажется, вообще ничего не помню. Я начал себя ощущать где-то лет с трех… а может, даже позднее.
— Вот и со мной та же история…
— Вот что, папа, — переключаясь на другую тему, сказал Михаил. — Тут особисты одну важную вещь пробили. Выяснилось, что, когда Юля была у одной своей университетской подруги, она оттуда, с ее домашнего телефона, звонила тому чечену, которого убили на прошлой неделе… Звонила накануне поездки в Кёниг…
— Исрапилову? Да, я уже знаю, Демченко мне обо всем доложил. Боюсь я, Миша, что все это неспроста…
Он не успел договорить, потому что в этот момент заработал селектор внутренней связи.
— Аркадий Львович, это Демченко, — раздался из динамика голос особиста. — Тут какой-то подозрительный звонок… требуют вас лично… говорят, что это касается вашей дочери.
Гуревич-старший чуть побледнел, но тут же взял себя в руки.
— Переключите линию на меня.
Он торопливо снял трубку, не забыв включить динамик, чтобы и Михаил мог слушать. И в ту же, казалось, секунду из трубки донесся незнакомый мужской голос:
— Аркадий Гуревич?
— Да, я вас слушаю.
— Слушайте, и очень внимательно слушайте. Потому что это касается судьбы вашей дочери.
Ослабив и без того уже расслабленный узел галстука, Аркадий Львович сказал:
— Я понял. Говорите, вас слушают.
— Слушаете? Первое: прекратите всякие контакты со спецслужбами и приостановите все ваши акции по розыску!
— Но… я ведь не заявлял… в официальном порядке. Что с моей дочерью?
— Пока жива и здорова. Но вы нарушаете наши условия! Для начала вы получите ее палец, возможно, уже в скором времени…
— Секундочку…
— Не перебивайте! Так вот: а потом, если будете и дальше нарушать или если вздумаете затягивать переговоры, получите всю вашу дочь — но отдельными кусками…
У особистов ушло немного времени, чтобы выяснить и без того очевидную вещь: звонили с «серого» мобильного телефона, пробить который практически не представляется возможным.
Как только старик, привычно подсвечивая себе фонарем, переступил порог камеры, Юля тут же рывком соскочила с топчана, сразу выбрав всю двухметровую длину закрепленной на ее запястье прочной стальной цепочки.
— Убийца! — крикнула она в лицо вошедшему. — Сволочь ты, дед! Если и не ты, старик, сам лично убивал евреев, то твой отец… твой дед или твой дядя! Иначе… иначе откуда бы тебе знать все те слова, которые ты тут недавно произносил… азох’н’вэй!
Она еще сильнее натянула цепь, норовя вцепиться в лицо этому ненавистному ей пожилому человеку.
Старик поймал ее за руку, развернул и с неожиданно обнаружившейся в его годы силой почти по воздуху пронес ее обратно, усадив на топчан.
— Палаук.. [40] . — пробормотал старик. — Сескет прашом, поня!. [41] .
— Убийцы! — прошипела Юля, пытаясь вырвать руку. — О-о-о… как я тебя ненавижу, старик!..
— Сескет прашом… Сядь! Тихо!!
— Надо же, по-русски заговорил! — все еще пытаясь вырваться из его костлявых, на удивление цепких рук, тем же шипящим от ненависти голосом выдала Юля. — Так ты, дед, выходит, придуривался?! Ты, получается, полиглот?! Ты даже идиш вон пополам с ивритом, как выяснилось, слегка понимаешь?! Где ж ты мог выучить язык евреев? Не иначе, при палачах состоял… Пусти руку! Не-на-ви-жу!!
— Сескет, поня… тихо…
— Что ты заладил: «Сескет, сескет…» — еще пуще разозлилась Юля. — Хватит, дед, косить тут под слабоумного! Ты прекрасно знаешь, что меня тут держат в заложниках!! Почему? Потому что мой папа — богатый еврей. И мой старший брат — тоже очень богатый еврей! И те, кто держит меня здесь, хотят, как я понимаю, получить с моих родственников выкуп! А ты им в этом гнусном занятии верный помощник! Гм… За то, что приносил свечи, я тебе, конечно, благодарна… Но все равно, дед… как ты подписался на такое на старости лет? Эх… совсем забыла, с кем я говорю: убийца ты, вот ты кто!
— Палаук, поня…
— Не понимаю я, дед, что ты говоришь… Ты литовец, да?
— Тэйп… да.
— Можешь говорить по-русски?
Дед то ли продолжал косить, то ли оказался туговат на ухо, но Юле пришлось повторить этот вопрос еще раз, уже более громким голосом.
— Бишки, — наконец произнес старик. — Немного могу… Э-э-э…
— Ты что-то хочешь сказать? — спросила Юля, поняв, что дед не очень-то хорошо владеет русским (может, и знал когда-то, но с годами подзабыл). — Сядь рядом! Не бойся, не укушу! Садись… Не хочу громко орать… могут остальные услышать. Давай, смелей… присаживайся! Хочу с тобой, дед, поговорить… хотя ты последний гад и убийца!
Старик, очевидно, сообразив, что от него хочет заложница, после некоторых колебаний все же уселся на топчан, но не рядом с ней, а на самый край.
«Эх… — подумала Юля про себя. — Если бы у тебя, старик, были бы сейчас при себе не только ключи от камеры и, очевидно, от подвала, но и ключик от браслета… Я б тебя прямо тут придушила, а сама, отстегнув браслет, сбежала бы от всех вас!..»
Но уже спустя несколько секунд она стала оценивать саму ситуацию и собственные возможности более критично. Вряд ли у нее в нынешнем ослабленном состоянии получится придушить старика или еще каким-нибудь способом вывести его из строя. А вот он, если это ему вдруг взбредет в голову, точно сможет перекрыть ей кислород, потому что силенка в нем, несмотря на возраст, еще чувствуется.
К тому же не следует забывать, что наверху находятся еще какие-то люди, двое из которых поодиночке или вместе уже несколько раз наведывались к ней в камеру…
— Кэйп тэй бус русишкай?. [42] .