Вышел еще более озадаченный.
– Что он ответил? – прошептала я.
– Что он вас прощает.
Потом приехал Кабош, увез меня домой и напоил валерьянкой. А я поплакала на его широкой груди.
На следующий день я была спокойнее и, следовательно, умнее. Дождалась, когда в коридоре никого не было, кроме нас с ментом, и сунула пятьсот рублей ему в карман. Выразительно посмотрела на него.
– Ну ладно, – сжалился мент. – Только при мне. Я тоже зайду. И быстро! Как бы следаки не приехали.
Государь лежит в кровати под капельницей. Заулыбался, увидев меня.
– Жюстина! Заходи!
Подхожу к нему, опускаюсь на колени, целую руку. Он гладит меня по волосам, касается губами лба.
– Ты все правильно сделала, – тихо говорит он. – Все равно надо было вызывать «Скорую». Без ментов бы не обошлось. Ты не виновна.
– Они хотят обвинить тебя в убийстве, – шепчу я.
– Я понял.
– Может быть, бежать? – Очень тихо, одними губами. Но он слышит.
– Ты с ума сошла! По лесам скрываться? Мне, знаешь, дорога жизнь в социуме и вписанность в систему.
– А что же делать?
– Ничего, поборемся. – Он улыбнулся. – Но легальными методами.
Тут дверь распахнулась. В палату вошли двое мужиков в штатском. Одного я узнала: тот самый оперативник, который меня допрашивал.
– Что здесь происходит? – спросил он.
Я покачала головой.
– Ничего.
Он перевел взгляд на незадачливого мента, пустившего меня в палату, потом опять на меня.
– Девушка, покиньте помещение!
– Да, конечно.
Поднялась с колен и понуро отправилась к выходу. В дверях обернулась.
– Все будет хорошо! – сказал Маркиз.
Я наняла ему лучшего адвоката, которого смогла найти, и дело быстренько перевели со статьи «убийство, совершенное с особой жестокостью» на «убийство, совершенное при превышении необходимой обороны». И Господина выпустили под залог.
* * *
Вчера был суд, и Андрея приговорили к двум годам условно.
Вечером, вместе с Кабошем, мы обмывали это событие.
– Ну что ж! В этот период я постараюсь никого не убить, – сказал Маркиз. – Давайте выпьем за то, чтобы никто не подвернулся под горячую руку!
* * *
Больше года я не открывала этот файл, возможно, потому, что была слишком счастлива, чтобы записывать события своей жизни. А ведь произошло так много! Новогодний бал, встреча с Небесным Доктором, клеймение. Когда-нибудь, возможно, я подробно опишу все, что случилось и в этой, и в иных реальностях. Наши «полеты» того заслуживают.
Но, увы, после клеймения Маркиз по настоянию Кабоша запихнул меня в больницу лечить гипертонию. И вот я лежу в палате, треплюсь за жизнь с двумя соседками и пишу дневник.
У меня в головах на тумбочке стоит букет темно-красных роз. Маркиз пришел сегодня и притащил этот букет. Я было задумалась, по чину ли мне это, но тут же решила, что он – Господин – волен дарить, как волен миловать.
Он присел на край кровати, и я поцеловала ему руку, полузакрыла глаза, коснулась ее лбом.
Тихо спросила:
– Мне еще долго здесь оставаться?
– Как врачи решат.
Я кивнула, а потом просто смотрела на него, благоговейно, как на воплощенного бога.
– Как же ты его любишь! – воскликнула одна из моих товарок, когда он ушел.
– Люблю, – улыбнулась я.
– И он тебя тоже любит, – вздохнула она. – По глазам видно.
И я поняла, что она мне завидует. Даже не мне! Она завидует такой любви. Оглянулась на двух других. Они все мне завидовали!
Я закрыл файл. Дальше шли описания галлюцинаций, которые я пропустил, как не имеющие отношения к делу. Мне был нужен Маркиз.
И вот он снова в моем кабинете: выглядит гораздо лучше, чем в прошлый раз, когда почти зубами вырвал себе право увидеться с адвокатом. Откормился за пять дней на передачах!
– У меня к вам несколько дополнительных вопросов, – начал я.
Он кивнул.
– Спрашивайте.
– Где посмертная записка Ольги Пеотровской?
– Какая записка?
Побледнел. Не смог скрыть удивления!
– Вы хотели сказать: «Откуда вы знаете?» – усмехнулся я.
Он пожал плечами.
– Право, не знаю, о чем вы.
– У нас дневник вашей жены. Там она упоминает о посмертной записке, которую отдала вам.
– А-а! Я как-то даже забыл о ней. Это же просто игра. Вы что, не понимаете, что ей нельзя воспользоваться? Или считаете, что я буду выдавать инфаркт за самоубийство? Если бы было умышленное убийство, как вы хотите доказать, возможно, я бы попытался имитировать самоубийство и использовал записку как дополнительное доказательство. Но так как я Олю не убивал, то и запиской мне даже в голову не приходило воспользоваться.
– Где записка?
– Я не помню. Положил куда-то. А вам зачем? В печку бросить?
– Это уж я решу.
– Ну что поделаешь, не помню.
Заехать бы ему по наглой физиономии, но рядом сидит адвокат.
– Уведите! – зло бросил я.
Записку мы нашли, перетряхнув книги в их библиотеке. Выпала, кажется, из «Анналов Японии». Там оказалась еще одна записка:
«Все, что сделал и сделает со мной Андрей Амелин, сделано с моего добровольного согласия.
Заявляю это в трезвом уме и твердой памяти.
Ольга Пеотровская».
А потом в газетах появилась очередная порция дневника.
Из больницы меня выпустили только через две недели, приказав поменьше волноваться. Маркиз воспринял последний совет чересчур всерьез и окончательно поставил крест на СМ-практике. Я протерпела месяц и начала возмущаться.
– Нет, – только и сказал он.
Не то чтобы меня очень мучил мазохистский голод… Это неприятное чувство я несколько компенсировала стоянием на коленях и сидением у ног. Против этого Маркиз не протестовал, вероятно, считая Д/с менее опасным для моего здоровья, чем СМ-методы.
Но меня волновало, что Господин не может самореализоваться как верхний, и найдет другого боттома. Я боялась его потерять. И наши отношения стали напоминать известный анекдот:
«Мазохист: Ну помучь меня, ну помучь!
Садист: Не бу-уду!»