— Он начал изменяться, — пояснила Вика. — Прямо у нас на глазах.
— Правильно. Стресс плюс медитация на дне оврага, — усмехнулся Евгений.
— Ты уверена? — спросил Дмитрий.
— Да.
— Совершенно точно, — поддержал ее коренастый мужик с автоматом. — Я вынужден был стрелять. Иначе он бы убил нас всех. Мы бы даже опомниться не успели.
— Ты правильно поступил, — вздохнул Дмитрий.
— Дим, а если они ошиблись? — задумчиво проговорил Женя. — Если мужику просто плохо стало?
Дмитрий покачал головой.
— Это ни с чем не спутаешь.
Мы уходили все дальше в лес. Здесь до самого первого снега мы рыли землянки, заготавливали дрова, сушили грибы. Судя по ранним заморозкам, зима обещала быть суровой.
Дмитрий больше не рисковал нападать на белые автомобили. Но к дороге иногда посылали разведчиков, чтобы заранее узнать об облаве, если таковая будет готовиться. Те видели машины смерти, и весьма регулярно, хотя, кажется, их стало меньше.
— Всех перебили, — прокомментировал Дмитрий.
Женя задумался и промолчал.
А в начале зимы по радио передали сообщение — у Дмитрия был старенький радиоприемник. В нем говорилось, что человеческий геном полностью расшифрован, и теперь известно, какой ген отвечает за изменения. «Кроме того, — вещал диктор, — открыта новая разновидность латентного гена, которая несколько отличается от обычной и проявляет себя только после достижения носителем тридцатилетнего возраста. Мы располагаем генетическим материалом многих беглецов, скрывающихся в лесах. У некоторых из них этот ген присутствует. У нас есть списки этих людей, но, к сожалению, мы не можем их обнародовать, потому что носители будут немедленно уничтожены своими же. Поэтому мы призываем всех беглецов сдаться властям. Обладатели латентного гена будут подвергнуты изменению. Теперь нам известна надежная методика. Остальные будут помилованы и отправлены на отдаленные острова в Атлантическом океане, где им будут обеспечены необходимые условия для жизни. Мы отказались от политики тотального уничтожения неспособных к изменению, поскольку в результате нее потеряли многих носителей новой разновидности гена. Предупреждаем носителей, скрывающихся в лесах, что изменения происходят и самопроизвольно. Если ваши соратники заметят их — ваша смерть неминуема. Поэтому вернитесь в город и сдайтесь властям, чтобы получить защиту».
Дмитрий зло выключил радиоприемник и даже убрал антенну.
— Черта лысого! Как же, «остров в океане»! Знаем мы их острова! Все это мы уже слышали. Очередное вранье.
— Знаешь, а ведь то, что мы еще можем измениться, резко меняет наше положение, — осторожно заметил Евгений.
— И ты поверил?
— Они и раньше говорили о такой возможности.
— Угу, а потом сажали в машины смерти.
Женя пожал плечами.
В землянке было холодно. Костер горел на земле, прямо посередине комнаты (если это можно было назвать комнатой), дым уходил через дыру в потолке, но не очень эффективно — он то и дело стелился по земле, заполняя легкие, разъедая глаза. От входа, завешанного старой палаткой, отчаянно дуло.
— А на островах Атлантического океана, наверное, тепло, — жалобно протянула Вика, кутаясь в старое тряпье.
Дмитрий свирепо посмотрел на нее…
Ближе к весне начались голод и болезни. Наши землянки неуклонно превращались в лазареты. Выяснилось, что у Евгения медицинское образование, и он самоотверженно помогал всем, как мог.
Мы шли с Дмитрием по заснеженному лесу, надеясь подстрелить какую-нибудь дичь. Светило солнце. На снегу лежали синие тени елей. Мы остановились, рассматривая следы. Заячьи, лисьи, волчьи. Я в этом не особенно разбирался. Вдруг с одной из вершин вспорхнула птица. Я поднял голову и заметил вдали, возле елей, еще одну цепочку следов, почти тропинку. Мы подошли ближе. Следы были человеческими и довольно крупными. Явно мужские. Дело в том, что во всем лагере на ногах оставалось человек десять, из них половина женщин. Из мужчин сносно чувствовали себя я, Дмитрий, Женька и еще два парня: Севка и Ник.
— Кто бы это мог быть? — шепотом спросил я.
— Сейчас увидим.
И мы пошли по следу, стараясь, чтобы снег не скрипел у нас под ногами.
Возле зарослей молодых сосенок Дмитрий знаком остановил меня.
Там, шагах в десяти от нас, на небольшой поляне, стоял Женька и о чем-то разговаривал с незнакомым мальчишкой лет шестнадцати. Вдруг он стал быстро прощаться, передал мальчишке какой-то маленький сверток, и парень стремглав бросился в лес, в противоположную от нас сторону.
Мы вышли на поляну, и Дмитрий сразу взял Женьку за грудки.
— С кем это ты тут треплешься?
— А откуда, ты думаешь, я беру лекарства и картошку? Знаешь, почему мы все еще не подохли?
Дмитрий слегка ослабил хватку.
— Почему мне не сказал?
— Потому что ты — сумасшедший.
— Он нас не выдаст?
— Нет. Это парень из деревни. Они тоже Иных терпеть не могут. Я с ним общаюсь уже пару месяцев. Значит, пока не выдал.
— Ладно, прости, погорячился. — И Дмитрий отпустил своего друга. Тот аккуратно поправил одежду. — А что ты ему отдал?
— Деньги, Дим, деньги. Все денег стоит.
— У тебя есть деньги?
— Немного.
— А разве у тебя их не отобрали при аресте? — удивился я.
— Отобрали, конечно. Это были не мои деньги.
— Об этом знает еще кто-нибудь?
— Нет. Уже нет. Ким знал. Дмитрий, я ведь не первый год с тобой зимую.
— И ты все молчал?
— Молчал. Ну, убей меня теперь за это!
— Ладно, пошли.
В начале весны слегла Вика. Ей стало плохо в один из вечеров, когда мы собирались ужинать у костра. Она стояла возле сосны за моей спиной и, по словам Жени, стала медленно сползать вниз. Женька заметил это первым, бросился к ней, подхватил на руки и отнес в землянку. Положил почему-то отдельно, за занавесом.
— Что с ней? — спросил Дмитрий, когда он вернулся.
— Слабость, недоедание. Просто обморок. Она уже пришла в себя… но не надо ее беспокоить.
Так она и пролежала одна, за занавесом, дня четыре. Женька никого к ней не пускал, и по лагерю начали ходить скабрезные шуточки по поводу особого внимания доктора Жени к этой больной. Только Дмитрий был серьезен и мрачен.
— Что-то не нравится мне это, Серж, — тихо сказал он мне. — Кто-нибудь видел, кроме Женьки, как ей стало плохо?
— Я нет. Остальные — не знаю.
— То-то же. Никто не видел.
— Что ты хочешь этим сказать?