Я долго думал, посылать ли эту статью Эммануилу, и в конце концов послал, сопроводив просьбой о скорейшем возвращении.
Господь не обеспокоился, он не считал меня соперником.
— Благодарю за хорошую работу, Пьетрос! Так держать.
Девятого Ава снова был пост. В этот день в 585 году до Рождества Христова вавилоняне разрушили Первый Храм, а в семидесятом году Христианской эры — римляне разрушили второй. Вообще в этот день евреям хронически не везло: у них разрушали храмы, захватывали крепости, подавляли восстания и изгоняли откуда только можно.
Пост продолжался двадцать пять часов. Ни есть, ни пить нельзя. Как ни странно, это оказалось не так уж трудно, несмотря на жару. После знакомства с Эммануилом во мне креп внутренний стержень. Я становился жестче к другим, я научился властвовать, я научился убивать. Но я стал жестче и к себе. «Чтобы властвовать другими — научись властвовать собой» — древняя мудрость. Но, вероятно, есть и обратная связь. Власть над другими помогает подчинить себя. По крайней мере иногда. По крайней мере в моем случае.
А в первую субботу после поста я был на обеде у Арье. Точнее, у его сестры. Арье был в разводе, а шабат — праздник семейный, его не празднуют в одиночестве.
Сестра Арье Ханна Гайсинович жила на окраине Нового Города в двухэтажном особняке европейского типа. Возле дома шумел сад, над крышей торчала антенна спутникового телевидения.
Я подкатил на своем «Мерседесе», оставил шофера в машине и охрану по периметру сада. Я не думал, что мне здесь что-то угрожает, но приходилось быть осторожным.
Ханна, рабби Гайсинович, оказалась подтянутой сорокалетней женщиной, весьма образованной и интеллигентной.
Зажигания свечей и вечерних молитв я не застал — меня пригласили в полдень. Однако спели «Шалом Алейхем» и прочитали «кидуш» («освящение дня»):
— Так совершены небо и земля и все воинство их. И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал…
Обед состоял из здоровенного куска курицы с овощами. Все горячее. Понятно, творческое отношение к религиозным установлениям: в субботу запрещено зажигать огонь.
— Хорошо, что вы реформисты, — заметил я. — А то пришлось бы есть холодное.
Арье рассмеялся. Ханна улыбнулась.
— Ничего подобного. Есть же субботние плитки.
— Это как?
— Плитка как плитка, только греется очень слабо. Её включают вечером в пятницу и в субботу ставят подогревать оду. Медленно, но в конце концов разогревается.
Пили Силоамское. Настоящее. Здесь оно заменяло Причастие Третьего Завета. Господь не решился говорить иудеям о причастии и придумал другой способ привязать их к себе. Я вспомнил о мошенниках, подделывающих Господнее вино. Надо бы ими серьезно заняться. Они сами не понимают, что вставляют ему палки в колеса. Жаль, что не было глобальной присяги, было бы проще: отловить всех без знака — и все.
Я посмотрел на руки Ханны. Пока нет, но будет. У Арье уже давно. Не без этого.
За окнами потемнело. На Иерусалим надвигалась огромная грозовая туча. Ханна встала и включила свет — очередное проявление религиозного реформизма.
Говорили о политике, о Храме, об Эммануиле.
— Правда ли, что виновники взрыва в Христианском квартале найдены? — спросила Ханна.
— Да, я собираюсь повесить их на «весах», у западной лестницы. Там как раз четыре арки. — Я посмотрел на хозяев и понял, что сказал что-то очень некошерное. — Это оскорбит еврейскую общину, или вас шокирует сам факт публичной казни?
— И это тоже… Понимаешь, Храмовая гора — святое место, — Арье явно хотел выразиться как-нибудь помягче.
— Хорошо, найду другое.
— И публичные казни у нас тоже не приняты.
— Это уж извините. Я просто хочу добиться мира на вашей земле.
— Такие меры не всегда помогают.
— Да ладно вам! Я это уже проходил. При последовательном и систематическом применении очень даже помогают. И ваш Рамбам относится к ним весьма положительно.
— Рамбам писал в двенадцатом веке, — заметил Арье.
— Люди мало изменились.
— Тише! Посмотрите за окно! — Ханна встала со своего места.
За окном была тьма. Густая и непроглядная. И тихо-тихо, словно все вымерло.
В стекло словно что-то ударило. Грузное тело чудовищного невидимки. Свет мигнул и погас. Раздался грохот, который перешел в оглушительный непрерывный гул. За окном засверкало, словно кончился старый фильм и прокручивали пустую кинопленку.
Мы вскочили и замерли метрах в двух от окна — ближе подойти не решились.
Я вспомнил Москву, свое заключение на Лубянке, странную грозу.
— Ураган.
Ханна обеспокоенно посмотрела на меня:
— У меня дети в синагоге.
Грохот был такой, что заглушил раскаты грома. За окнами встало алое пламя, задрожали стекла. И все стихло.
Пошел дождь.
Мы вышли на улицу. Моя машина лежала кверху пузом и догорала. Вокруг были разбросаны обгоревшие куски металла.
— Суббота тебя спасла, — сказал Арье.
А мне надо было спасать моих людей. Шоферу уже не помочь. Среди охраны было несколько раненых. В саду Ханны выкорчевало деревья и с дома сорвало кусок крыши.
Ханна с Арье бросились оказывать пострадавшим первую помощь. Я звонил в «Скорую».
«Линия перегружена».
— Еще бы!
Позвонил Марку.
«Линия перегружена».
Плюнул. Позвонил еще.
Капитан моей охраны пытался сделать то же.
— Что случилось с машиной? — спросил я.
— Молния. Бензобак взорвался.
Я поморщился.
— Позвони в полицию. Отдел по борьбе с терроризмом. Пусть поищут остатки того бензобака.
До «Скорой» я дозвонился минут через двадцать. Ехали они еще сорок. Один из моих людей не дожил.
— На улицах пробки. Движение перекрыто, расчищают завалы.
Я не стал упрекать. Мне по-прежнему регулярно приходили графики Варфоломея. Задранные вверх кривые катастроф. По его данным, более процента самолетов не долетали до аэродромов, в частности из-за природных катаклизмов. По авиакатастрофе в день на крупный город. Авиакомпании сворачивали деятельность. Я знал, что Эммануил тут ни при чем: властелину Империи было крайне невыгодно ее разделение. Транспортная проблема изолировала страны, раскалывая его гигантское произведение. А значит, это еще одно доказательство того, что он не всесилен. «Скажешь ли тогда пред убивающим тебя: „Я бог“? Ты же человек, а не Бог» [136] .