Храм сразу открылся перед нами. Он напоминал огромный корабль, точнее, современный трехпалубный теплоход. И пышная итальянская зелень, как волны у романских арочных галерей. А слева, внизу, долина, чуть подернутая голубоватой дымкой. Пинии у дороги. То бишь южные сосны. Облако зелени на ветвях, словно на спицах зонта. Сия растительность упорно ассоциировалась у меня с письмами какого-нибудь Плиния, а никак не с христианской святостью.
Мы нырнули в лабиринт узких средневековых улочек, и храм скрылся из виду, пока мы не оказались на площади перед ним. Окруженная низкими колоннадами, она напоминала двор патриция периода упадка Рима.
Площадь пересекал монах, достигавший двух метров в обхвате, живое воплощение пивной кружки. Впрочем, я далек от того, чтобы обвинять местных насельников в нарушении устава. Pizza и Pasta — традиционная итальянская еда.
Братья были предупреждены о нашем приходе и ждали. Нас провели в верхний храм, расписанный золотистыми тонами, словно залитый солнцем. Здесь нас встретил нынешний глава ордена Лука Пачелли, щуплый немолодой монах в коричневой рясе и сандалиях на босу ногу, явно купленных в ближайшем супермаркете.
— Мы собрались, — заискивающим тоном проговорил он. — Но брата Франциска пока нет.
— Ну так пошлите за ним!
— Мы посылали…
— И что?
Монах замялся и опустил глаза.
— Ну, говорите! — перехватил инициативу Марк.
— В конце концов, вы за него не отвечаете, — подбодрил я.
— Он отказался идти, — тихо сказал брат Лука.
— Где он?
— В Порциункуле.
Я вопросительно посмотрел на монаха.
— Это небольшая церковь в долине, в четырех километрах отсюда. — Пачелли был явно удивлен моим невежеством. — Если хотите, вам покажут дорогу.
— Хотим. Марк, возьми пару человек и вежливо доставь нам Святого Бессмертного Франциска Ассизского.
Марк кивнул. Он все прекрасно понял. Я в нем не сомневался.
— А мы пока начнем, — и я направился к кафедре.
Члены ордена оказались куда дисциплинированнее своего святого и вдохновителя — почти все скамьи в церкви были заняты. Монахи терпеливо ждали, вполголоса переговариваясь друг с другом.
— Господа, — начал я. — Все вы читали папскую энциклику «Imnperare Dei» о покорности Господу нашему, вновь прибывшему на землю под именем Эммануил. Все вы знаете о присяге, которую должны принести. Практически все представители духовенства и многие святые уже подтвердили свое желание принять в этом участие, и только ваш орден хранит молчание. Молчание, слишком похожее на бунт. Это более чем странно для ордена, чей основатель всегда проповедовал смирение и покорность папской власти. — Я сделал паузу и обвел их глазами. — В чем дело, господа? Объясните мне. Возможно, наши разногласия не столь глубоки, чтобы их невозможно было преодолеть. Ясность в делах всегда лучше взаимного непонимания.
Зал молчал.
— Может быть, лучше подождем брата Франциска? — предложил Лука Пачелли.
— Брат Лука, вы, кажется, здесь самый решительный, в чем дело? Почему брат Франциск не желает нас видеть?
— Он молится в Порциункуле.
— И что?
— У него разные видения…
— Какие?
— Он считает, что ваш Господь Эммануил…
Лука замолчал.
— Что считает? — я уже терял терпение. — Да почему я должен вытягивать из вас каждое слово?
Монах испугался еще больше.
— Давайте подождем… Он сам все скажет.
— Ну давайте подождем, — я вздохнул и сел на место.
Францисканцы молчали, как могильные камни. Я не помню более тягостного молчания. К тому же я был здесь единственным, кто не знал чего-то, известного всем остальным. Крайне неприятное ощущение.
Минут пятнадцать я рассеянно любовался ближайшими ко мне фресками Джотто. Потом встал и угрюмо обошел храм. Все-таки святой брат Анжелико нравится мне больше. Говорят, он до сих пор живет в одном из доминиканских монастырей и достиг небывалого совершенства. Правда, находятся идиоты от искусствоведения, которые считают его устаревшим, скучным и несовременным. Но в музее Орсе его работы еще есть. Например, знаменитая импрессионистская версия «Рая». А вот в Помпиду — уже ни одной. Вероятно, современное искусство несовместимо со святостью.
Францисканцы сидели тихо. Как мыши.
Через полчаса на входе в церковь послышался шум. Все обернулись.
На пороге появился невысокий смуглый человек в залатанной монашеской рясе. Справа и слева от него шли мускулистые подчиненные Марка, а сзади — сам Марк.
— Вот, принимайте: святой Франциск Ассизский! — с усмешкой доложил мой напарник. — Доставили. Вежливо.
Святой даже не обернулся.
— Мы очень рады вас видеть, брат Франциск, — почтительным тоном начал я. — Вероятно, вам есть что сказать. Разъясните нам позицию ордена. Проходите на кафедру.
Святой Франциск внимательно посмотрел на меня — почему-то мне показалось, что с жалостью, — и поднялся на кафедру.
— Братья мои, — обратился он к монахам. — Я уже говорил вам и повторю еще раз в присутствии этих людей, — он кивнул в нашу сторону. — Тот, кто называет себя Господом Эммануилом — Антихрист, и на его слугах — печать Сатаны. Посмотрите на их руки!
Взгляды монахов заскользили по Знакам Спасения. Я не собирался скрывать знак — напротив, сложил руки на груди, словно демонстрируя его. Во взглядах было сомнение.
— Это не тот знак, — прошептал кто-то из монахов.
Отлично!
Я тут же взял инициативу в свои руки.
— Помните Апокалипсис ? Господь тоже помечает своих спасенных особым знаком, не только Антихрист. Это знак Господа.
— «И видел я иного Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живаго…»
Я обернулся на голос. Эрудитом, знающим наизусть Откровение, оказался брат Лука. Я посмотрел на него с благодарностью.
— «И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря: не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего».
Мне пришлось снова обернуться — цитату продолжил святой Франциск.
— На челах, а не на руках, — добавил он. — Печать на правую руку ставит только Антихрист.
Я усмехнулся.
— Детали! Когда пророчества исполняются, их смысл оказывается иным. Мне жаль тебя, брат Франциск. Тот, кого ты назвал Антихристом, — лучший из людей! Я не помню за ним ни одного дурного поступка.