Но вот передо мной возникли знакомые ворота, я въехал в них и по извилистой подъездной дорожке приблизился к дому. Чувствовал я себя теперь уже не так хорошо. Я вытер перчаткой вспотевший лоб и некоторое время посидел в машине, потом погасил фары, выключил мотор и опустил стекло. Стояла тишина. Я вылез из машины, сделал глубокий вдох. Ярко светила луна, и тени от предметов казались четкими и мрачными. Мой взгляд упал на низкие железные перила вдоль дороги, и в какой-то миг мне послышался ужасающий скрежет и треск, когда снегоход на полном ходу налетел на них своими лыжами… Но было по-прежнему тихо, и когда я повернулся взглянуть на то место, где погиб долговязый, то не увидел ничего.
Говорят, что спокойная, размеренная жизнь по раз и навсегда установленному порядку есть средство борьбы с грозящим безумием. Именно с этой мыслью я проснулся на следующее утро во флигеле. Мне вдруг показалось, что я только вчера приехал из Бостона, чтобы встретиться с Сирилом. Но в следующую минуту я понял: я здесь не в первый раз, а во второй, а Сирила нет и не будет.
Поднявшись с постели, я принял душ, постоял под холодными струями, стуча зубами. Затем какое-то время побыл на кухне, наблюдая из окна, как падает капель с сосулек на карнизе, потом приготовил себе кофе, нашел клубничное варенье и стал есть его прямо из банки.
Лучи солнца блестели на тающем льду озера. Я оделся, вышел во двор, провел рукой по «линкольну». Ранняя весна наполнила воздух сыростью и благоуханием, дышалось легко. Еще могли быть густые снегопады, глубокие снега – так было всегда, однако сегодняшнее тепло радовало, казалось, все оживает, природа пробуждается от зимнего сна. Слой снега на влажной земле становился все тоньше.
Я вернулся в дом, ополоснул чашку, завинтил крышку на банке с вареньем, вымыл ложку и все убрал. Прошел в спальню, застелил кровать покрывалом, убедился, что угли в камине, который я, очевидно, разжег перед тем, как лечь, прогорели. Быть методичным – значит быть в своем уме, и я старался действовать как можно более собранно и размеренно.
Наслаждаясь прекрасным утром, я медленно доехал до города. Здание городского управления лежало в руинах. Снег покрывал их пятнами, точно мох. На дощатом заборе, ограждающем пепелище, раскачивались городские ребятишки. Я оставил «линкольн» на стоянке и поднялся в приемную доктора Брэдли.
Доктор стоял, склонившись над журналом записи на прием. Когда я вошел, он поднял голову и взглянул на меня поверх очков.
– О Джон! – воскликнул он и выпрямился, высокий, сутулый, в дорогом синем костюме. – Какой сюрприз! Когда ты приехал? – Он явно был рад меня видеть.
– Вчера вечером, – ответил я.
– Олаф с тобой? – Доктор жестом пригласил меня в свой кабинет и вошел следом, оставив дверь в приемную открытой.
– Да нет, – сказал я. – У него оказались дела в Вашингтоне.
– В Вашингтоне, – произнес Брэдли, глубокомысленно кивая. – Последнее время этих ребят из Вашингтона что-то не видать, а до того их была тут целая орава. Из ФБР, из контрразведки… Упаси нас бог и помилуй. А знаешь, потом они уехали, жизнь вошла в свою колею. Только черные развалины напоминали о случившемся. Снова стало спокойно и тихо, точно беса изгнали заклинаниями. – Он опять улыбнулся. – Но ты лучше скажи, как твоя бедная головушка? Мучили головные боли?
Я успокоил его на этот счет, но, когда он спросил, чем мы с Питерсоном занимались все это время, я не знал, что ответить, и неопределенно сказал:
– Метались по Европе, только все зря.
– Узнали, кто убил Сирила?
Я отрицательно покачал головой, обдумывая ответ.
Как рассказать ему о «Шпинне», о гигантских подводных лодках, о человеке Айвора Стейнза, о таких людях, как Брендель, мой дед? И как бы реагировал Брэдли, сообщи я ему о своем отце? Все тесно переплеталось, как нить гигантского, поминутно дергающегося паука. Паутина тянулась бесконечная, а описать бесконечность всегда было делом нелегким.
– Бессмысленное убийство… – начал он, потом вдруг заморгал. – Впрочем, по-видимому, не бессмысленное. Просто я не знаю, что и предположить, а если бы и знал, вряд ли это имело бы какое-то значение. – Он развернул рождественский леденец с красными и белыми разводами. – Всегда держу их для ребятишек, – сказал он, скомкав целлофановую обертку. – Но их нынче в Куперс-Фолсе раз, два и обчелся. Время летит, Джон.
– Извините, доктор Брэдли, я пришел к вам узнать, как чувствует себя Артур? Можно повидать его?
Брэдли сложил руки на груди и откинулся на спинку вращающегося кожаного кресла возле массивного письменного стола.
– Что касается Артура, случай этот весьма необычный. У человека подобных габаритов, притом в преклонном возрасте, – сердечный приступ. Хорошего в этом мало, особенно если учесть излишек веса и изношенность сосудов. В общем, старая история. Произошло это в отеле. Однажды он просто-напросто свалился во время обеда, рухнул лицом в свой омлет с сыром. Я предупреждал его, чтобы он исключил яйца из рациона, но он не мог отказаться от омлета, как и от своих огромных сигар. Как бы то ни было, мы положили его в больницу, и я сделал все, что положено делать в таких случаях. Но помимо всего прочего, у него оказалось еще и воспаление легких. Расхаживая вот так на морозе, ничего не стоит получить пневмонию.
– Но как он? Жив?
– О да, с ним теперь все в порядке. Он долго болел. Много дней находился без сознания, но потом пришел в себя. Я бы сказал: его организм отдыхал. Огромное стремление выжить, прекрасная сопротивляемость. Обычно люди называют это волей к жизни. Он просто лежал, борясь с недугом, потом вдруг взял и очнулся. – Брови у Брэдли взлетели вверх, он в недоумении пожал плечами. – Первые его слова, которые он произнес, наверное, удивят тебя. Очнувшись, он спросил: «Где Джон? Что с ним?» Можешь себе представить, сам едва выкарабкался, а первая мысль – о тебе…
– Интересно, почему он так беспокоился обо мне?
– По-видимому, он думал о тебе, когда его хватил инфаркт, размышлял, что же все-таки произошло до вашего с Питерсоном отъезда. Придя в себя, он продолжал домысливать то, о чем думал, когда свалился. Теперь меня, Джон, ничем не удивишь, абсолютно ничем. – Доктор снял с носа очки, выдернул из коробки на столе бумажную салфетку, аккуратно сложил ее и, подышав на стекла, принялся протирать их. – Вчера он отправился домой. Я сам отвез его. Состояние его вполне сносное, хотя, конечно, дни Артура сочтены. И он понимает это. Однако, соблюдая разумную осторожность, он может прожить еще несколько лет. – Брэдли вновь нацепил очки, закрутил дужки за уши. – Он будет рад тебе, Джон.
– Я тоже буду рад его видеть, – ответил я. – Так мало осталось, во что еще можно верить. В Артура верить можно.
Брэдли посмотрел на часы:
– Я жду одного пациента, Джон. Повреждена рука. Говорит, ему нужно болеутоляющее. По крайней мере, я так понял из его слов… А тебе ничего не нужно из лекарств? Например, валиум или что-нибудь от головной боли? – Он встал, я тоже поднялся, и мы вышли в приемную.