— Сэр, — чуть громче повторил Роджер, — что будем делать дальше?
— Ну, — ответил Литс, — думаю, нам надо прикрыть эту лавочку. Пошлем туда наших людей.
«Людей», — подумал Роджер, у которого тоже внезапно пересохло во рту. Он с трудом удержался, чтобы не спросить: «И меня тоже?»
Женщины-нееврейки относились к нему как к какому-то ужасному маленькому оборванцу, вонючему инородцу, которому они помогали из великой жалости. В ответ они ждали от него любви, а когда он не давал ее, приходили в ярость. Они негодовали из-за того, что он лежит в отдельной палате, в то время как там внизу их собственные ребята, раненные в доблестном сражении, лежат и гниют в больших общих палатах. А ведь он даже не был ранен! К тому же он выдвигал всякие варварские требования, например убрать из палаты распятье; но самое противное было то, что в нем была заинтересована какая-то очень важная персона.
Шмуль снова лежал один. Голова у него гудела от боли. На потолке переплетались светящиеся контуры. Шмуль весь покрылся потом. Он закрывал глаза и видел на горизонте дымовые трубы, из которых вырывалось пламя и человеческий пепел, оранжевое пылающее зарево. Но когда он открывал глаза, то перед ним представала такая же неутешительная реальность: английская больничная палата, в которую его перевели, пустая зеленая комната, безжалостная, пропахшая дезинфекцией. По ночам здесь слышались крики. Он знал, что за ним все время наблюдают. И эта больница символизировала весь западный мир, в который он прибежал, — а куда еще ему было деваться? В каком другом направлении бежать бедному еврею? Но во многих отношениях это место было таким же ужасным, как и то, из которого он убежал. Там, по крайней мере, были другие евреи, чувство общности. А здесь никому не было до него дела, никто не хотел его даже слушать. Неевреям он нужен был для чего-то неизвестного; он сомневался, стоит ли доверять им.
Но это не играло роли. Шмуль знал, что уже близок к концу путешествия, и при этом имел в виду не географическое путешествие из Варшавы в пункт №11, затем в лес и в Лондон, а скорее его внутреннее отражение: каждый шаг был философской позицией, которую необходимо было усвоить, впитать ее истину и только после этого двигаться дальше. В конце концов он превратился в какого-то мусульманина, живого мертвеца, который бродит по лагерям, как пария, принявший свою участь и более уже не пригодный для человеческих контактов. Смерть перестала что-то значить; это была чистая биология, последняя техническая деталь, которую надо подогнать к механизму.
Он смирился со смертью; а смирившись со смертью, он предпочел смерть.
Потому что все были мертвы. Бруно Шульц был мертв, убит в 1942-м в Дрогобыче. Януш Корчак был мертв — умер в Освенциме. Перле — в Варшаве. Гебиртиг — в Кракове. Каценельсон — в лагере Виттель. Глик — в Вильне. Шаевич — в Лодзи. Ульяновер — тоже в Лодзи.
Список был, конечно, длиннее, в миллион раз длиннее.
Последний еврей тосковал по гетто, по керосиновой лампе, извилистым улочкам, тяжелым урокам.
До свиданья, электрифицированный, чуждый мир.
Он с радостью подошел к окну.
Оно было на четвертом этаже.
Шмуль стоял в пижаме у окна и выглядывал наружу. Выражение его лица даже в этом тусклом свете казалось каким-то отстраненным.
— Не на что посмотреть, да? — сказал Литс, врываясь в комнату.
Шмуль быстро обернулся и испуганно уставился на Литса.
— С вами все в порядке? — требовательно спросил Литс.
Шмуль, похоже, взял себя в руки. Он кивнул.
Литс забежал сюда поздно вечером. Он понимал, что все делает не так, но он очень нервничал, а в таких случаях никогда не мог контролировать свои действия. К тому же Литс ненавидел больницы, а теперь эта ненависть стала еще больше, так как они напоминали ему о Сьюзен.
— Ну что ж, хорошо, что с вами все в порядке.
Литс ненадолго замолчал. Есть только один путь сделать это. Только один путь чего-то добиться. Он должен постоянно напоминать себе: полная отдача.
— Послушайте, нам опять нужна ваша помощь. Большая помощь.
Ему хотелось, чтобы еврей хоть что-то ответил. Но Шмуль просто сидел на кровати и смотрел. Он выглядел спокойным и безразличным. А еще — усталым.
— Через два дня — надо бы пораньше, но материально-техническое обеспечение очень сложное, сорок восемь часов это самое малое — батальон американских парашютистов вступит в Шварцвальд. Мы нашли это: пункт номер одиннадцать, Реппа, весь этот тир. Мы начнем сразу после полуночи. Я отправлюсь вместе с парашютистами, а майор Аутвейт проследует туда по земле, с колонной танков из французской танковой дивизии, которая действует в том районе.
Литс сделал паузу.
— Мы собираемся попробовать убить Реппа. Именно для этого все и затеяно. Но его видел только один человек. Конечно, у нас есть старая фотография Реппа. Однако мы должны быть уверены. И вы нам очень поможете, если… если отправитесь туда с нами.
Все эти объяснения дались ему нелегко.
— Вот как я все себе представляю. Никто не просит вас принимать участие в сражении; вы не солдат, это нам платят за такие дела. Нет, после того как мы захватим это место, мы быстро передадим вам сообщение. Вы будете неподалеку, скорее всего вместе с Роджером. Мы быстро доставим вас туда на небольшом самолете, за час или два. Это самый лучший способ, единственный способ быть уверенным. — Он снова сделал паузу. — Ну, вот и все. Ваше участие подразумевает риск, но это будет безопасный, продуманный риск. Что вы по этому поводу думаете? Он взглянул на Шмуля, и у него появилось удручающее впечатление, что его собеседник не понял ни единого слова.
— С вами все в порядке? Может, у вас температура или что-то еще?
— Вы спрыгнете с самолета? На парашюте, ночью? И атакуете лагерь? — спросил Шмуль.
— Ну да, — ответил Литс — Это не так сложно, как кажется. У нас есть хорошие фотографии этого места. Мы планируем высадиться на том месте, где выставлялись цели, то есть откуда вы сбежали. Мы пройдем три мили к…
И опять он увидел, что глаза Шмуля смотрят в сторону и в них нет никакой заинтересованности.
— Эй, с вами все в порядке? — спросил он и едва сдержался, чтобы не щелкнуть пальцами перед лицом собеседника.
— Возьмите меня, — внезапно сказал Шмуль.
— Что? Взять вас? В воздух…
— Вы сказали, что я вам там нужен. Прекрасно, я пойду туда. С вами. Из самолета на парашюте. Да, я сделаю это.
— Вы хоть представляете себе, на что идете? Я хочу сказать, что там будет сражение, людей там будут убивать.
— Мне все равно. Не в этом дело.
— А в чем же тогда?
— Дело в том… вам этого не понять. Но я должен туда пойти. Или так, или никак. Вы должны сделать это для меня. Я умный, я научусь прыгать. Два дня, говорите? Уйма времени.