— Ты с ним вступала в половую близость? Отвечай, поганка!
— Да! — с наслаждением воткнула Елена. — Да! Да!..
43.
Врет, думаю я. Ни с кем она не спала… то есть не вступала в половую близость, как изящно выразилась ее мамаша.
Елена — пока еще девственница, как бы ни корчила из себя взрослую…
Мать и дочь ругаются в будуаре. За плотно закрытой дверью. Я стою в коридоре возле кладовки, где они хранят контейнеры. Дверь в будуар, между прочим, хорошо звукоизолирована, — чтобы любовников не спугнуть случайными звуками из больнички, — так что в обычной ситуации ничего бы я не услышал.
Ситуация необычна. В руке у меня мобильник, в ушах — наушнички…
…Когда Неживой ушел, я выждал пару минут, залез под одеяло и перепрятал трубку к себе в карман бриджей. Еще выждал — только потом слез с кровати и заполз в каморку тети Томы. Эта комнатушка — единственное место в палате, куда телеглаз не может дотянуться. Мобильник я рассмотрел там. Крохотный аппаратик, из дорогих; раскрывается, как книжка. Включая его, я боялся, что понадобится вводить код, — вот был бы облом… Код не понадобился, экран благополучно загорелся. И все-таки облом состоялся. В телефоне не оказалось SIM-карты. Пытаться звонить кому-либо было совершенно бесполезно.
Зачем Неживой оставил эту штуку? Случайно выронил? Нет, невозможно. Он сделал это нарочно, разыграл спектакль! Вообще, с какими целями он столько времени торчал в палате? Очевидно, с несколькими сразу. Во-первых, поговорил со мною за жизнь… Действительно ли моя информация для него важна? Об этом можно только гадать… Во-вторых, ждал Елену, чтобы продемонстрировать ей свои чресла. О мотивах этого поступка не хочу даже предположений строить… Наконец, он подбросил мне неработающую «трубу». Зачем?
Задавая себе безответные вопросы, я тем временем вставил наушнички в уши, — машинально, не задумываясь, что делаю… и вдруг отчетливо услышал прерывистое всхлипывание.
Выдернул наушники — всхлипывание пропало. Вставил обратно — появилось снова. И тут я допер…
Дверь в каморку была открыта. Напротив двери, по ту сторону палаты, располагалась кровать, на которой лежал музыкант Долби-Дэн… вот он-то и издавал эти едва слышные звуки. Я развернул мобильник торцом в сторону Алика — и услышал в наушниках его тяжелое дыхание.
Неживой оставил мне спецсредство. Направленный микрофон, закамуфлированный под мобильник, — вполне вероятно, снабженный передатчиком. Шпионскую технику…
Эвглена с дочкой поднялись в будуар по боковой лестнице, минуя студию. О том, что мои девочки там, я догадался по неразборчивым воплям, внезапно грянувшим оттуда. Вот тогда я и решил проверить, каков мобильник в деле…
— …Вы хоть предохранялись? — омертвевшим голосом спрашивает Эвглена.
— Само собой.
Я отлично их обеих слышу. Ни стена, ни дверь — не помеха моим ушам, усиленным спецтехникой.
— Завтра проверим тебя на венерические заболевания и на внутренние инфекции.
— Мама, не сходи с ума. Какие, на фиг, венерические заболевания?
— И еще. Я нанимаю детектива, чтобы приглядывал за тобой вне дома. Служба безопасности в школе тоже будет предупреждена. Мобильника ты временно лишаешься, а все твои телефонные звонки я ставлю на контроль.
— Значит, мы уже не равноправные партнеры? — ехидно справляется Елена.
— Я — твоя мать.
— Ты — мое всё… Ассистировать тоже детектива пригласишь? А-а, поняла! Господина Лю — в операционную, меня — на кухню, обеды готовить. Рокировка.
— Никто тебя из операционной не гонит. Научись разделять семейные дела и бизнес.
— Отлично, давай разделим… шеф. Кто будет на Втором этаже убирать?
— Пока — ты.
— Я?! Одна?!
— А что ты предлагаешь?
— По очереди!
— Давай решим так: сегодня все-таки — ты… а завтра вернемся к этому разговору. Ну неужели ты не понимаешь, — в голосе Эвглены прорезалось отчаяние, — что я не могу… не могу — все сразу! Столько всего обрушилось…
Елена хмыкает:
— А детективов нанимать — можешь?.. Кстати, камера слежения что, уже сломалась?
— Виктор Антонович выключил. Сейчас, подожди… посмотришь…
Ага! Телекамера и правда не работала, зря я нервничал. Но теперь — лучше не рисковать… Я спешу в палату, на ходу засовывая в карман штанов и мобильник, и наушники.
Окончание разговора уже не слышу…
* * *
…Несколько секунд Елена разглядывала картинку на экране (два пациента смирно лежали на своих койках, а Старый бесцельно ползал по палате). Потом бросила в воздух:
— Трудно было предупредить, что наверху голый Виктор Антонович? Видела же, как я на Второй побежала! Хотела идиоткой меня выставить?
— Чушь-то не пори! — возмутилась мать. — Я что, по-твоему, специально?
— А что, НЕ специально?
— Деточка, я думала, он давно оделся! Мне и в голову не могло прийти, что он столько времени нагишом просидит! Как будто нарочно тебя ждал.
Может, и вправду ждал, подумала Елена. Отчего-то эта мысль была приятна. Голых мужиков она повидала на операционном столе, но Виктор Антонович — это было что-то особенное. На это стоило посмотреть… хотя бы просто посмотреть…
— Не о том мы говорим, Аленькая, — примирительно сказала мать. — Тетя Тома была такой безобидной, безвредной. Кому она помешала?
— Может, тому, кого она прошлой ночью опознала? — спокойно предположила Елена.
Мать и дочь столкнулись взглядами, как две соперницы на ринге. Обе явно хотели что-то сказать, и обе смолчали. Безмолвный поединок закончился ничьей: никто не смутился и не отвел глаз. Эвглена Теодоровна сообщила — с неким скрытым смыслом:
— Между прочим, этот парень, футбольный фанат, сказал мне, что видел ночью, кто Тому зарезал. Он якобы проснулся…
— Ну и?
— Что — ну? Отказался говорить! Наглец. Я собираюсь его как следует поспрашивать, без тебя не начинала.
Если она ждала, что дочь встревожится, то просчиталась.
— Ну так пошли, чего время терять, — сказала Елена. — Только, чур, спрашивать будешь ты. Мне на палача еще учиться и учиться…
Мать с дочкой покинули комнату переговоров, надутые, как две разгневанные индюшки.
44.
Алику Егорову давно пора было делать очередной сеанс гемодиализа. Изо рта его несло мочой, лицо заметно пожелтело. Однако класть пациента под аппарат пока не торопились.
— Черт, что же с ним делать? — в сердцах бросила Эвглена Теодоровна.
Свидетель закашлялся, захлебываясь слизью. Кашель заменял ему смех. И это был единственный его ответ — на все вопросы, задаваемые прелестным хирургом.