Дальнейшее происходило крайне быстро. А вернее, очень медленно. Так, по крайней мере, казалось воину, чей мозг переключился в другой скоростной режим.
Немец вставал, одновременно наводя пистолет-пулемет на пришельца из тьмы. Тот успевал лишь приподняться на локте, опереться левым коленом о камень и выбросить правую ногу в нужную сторону, — и босая пятка выбила оружие из вражеской руки.
Затем удача повернулась к герою задом: разозлившийся немец влепил носок ботинка ему в ребра. Матросу бы сейчас поднять свое оружие, но он решил вторым ударом ноги доконать закашлявшего противника. Однако этот второй пинок удалось блокировать предплечьем, а следом перехватить кованый ботинок и дернуть на себя. Шнуровка была крепкой, нога осталась в обуви, поэтому бьющий не удержался на влажной тропе и неуклюже сел — как на горшок.
Вот тогда воин поступил совершенно правильно. Он обеими руками накинул кнут на беззащитную шею. Матрос, почувствовав мокрую веревку на загривке, рванулся к сопернику, который, в свою очередь, ускользнул от тяжелого неуклюжего удара и оказался сзади.
— Ферфлюхтер… — выдавил немец, хватаясь за горло (сейчас ему было уже не до испорченного английского). Впрочем, долго мучиться человеку не пришлось — веревочная петля надежно перекрыла кровоток. Тягучая тьма почти мгновенно поглотила разум проигравшего.
Тело моряка без возражений поделилось с более удачливым противником моряцкой робой и оружием, а потом отправилось в море. На корм рыбам и ракообразным. (Тут, очень некстати, желудок воина запел голодную песню. Отчего родилась шальная мысль, что неплохо хоть иногда становиться немножко людоедом. В самом деле, ближайшая еда находилась лишь в немецком лагере, который, наверное, уже раскинулся на берегу.)
Уже в моряцкой робе, с громоздким пистолетом-пулеметом за плечами, он продолжил путь вверх. Минут через пятнадцать обнаружилось местечко, откуда можно было обозреть прибрежную полосу. С вершины скалы, помимо мирного «Либерти», виднелся черный корпус подлодки, обозначенный лунным светом. Подраненная хищница качалась на волнах, сильно задрав корму — как поплавок великанской удочки. Плоты шли от нее к кромке воды, где суетились мелкие фигурки врагов. Человек тридцать окружали невзрачный ящик не слишком внушительных размеров.
Реликвия!
А еще воину-одиночке показалось, что он различает светлое платье Лилиан…
Лодка все больше кренилась на нос, но вода вдруг хлынула в центральные отсеки, поэтому последней канула в мокрую могилу все-таки рубка. «U-46» навсегда покинула списки Райхсмарине. Далее немецкие моряки продолжат свой путь на судне под очень удобным греческим флагом.
«Вперед», — скомандовал воин сам себе. И даже не шелохнулся. Он почувствовал, как тяжелы его веки, как ему хочется смежить их и хоть на миг уйти из этой холодной напряженной тьмы в уютное и спокойное прошлое годичной давности. Вернуться в мир лекций, восхищенных студенческих глаз и безопасных ристалищ с начальством. Отпрыгнуть всего лишь на год — больше ему не нужно, — в скучные будни, в ясный чикагский сентябрь…
…Воин открыл глаза, сбросив пелену воспоминаний. Исчез Чикаго, заодно пропали Непал со Стамбулом, и даже Венеция. Год пролетел, как страницы бульварного романа. От сентября до сентября. От мира к войне.
* * *
Отряд во главе со штандартенфюрером Мюллером направился вглубь острова. В единой колонне оказались матросы с затопленной «U-46», взвод эсэсовцев, пленница Лилиан, немецкий археолог Урбах-Ренар и вечно бдительный Хорхер. Все матросы были уже в простых робах гражданских моряков, среди них даже отыскалось несколько лиц африканской и азиатской наружности, обеспечивающих маскировку. Эсэсовцы также переоделись — курортниками (белые шорты, тенниски, соломенные шляпы); однако эти выдавали себя чеканным шагом. А также в голове колонны шагал, выделяясь ростом…
Не может быть.
Быковатый интеллектуал Чак Питерс!
Доктор Джонс застонал от обиды. Мозг отказывался верить в ТАКОЕ предательство… однако глаза не лгали. Да, бывший сержант бывшей службы «Сигма» нашел себе новое место службы, где он мог реализоваться, как профессионал. Похоже, именно его усилиями было обеспечено гражданское прикрытие этой разведывательно-диверсионной операции. Чьими же ещё? Именно он привел сухогруз под греческим флагом и обеспечил присутствие лиц неарийской наружности…
…Солдаты, конвоирующие Ковчег, не знали, что из темноты, слегка разреженной лунным светом, чужие глаза наблюдают за ними, посверкивая злыми огоньками. Не знали, что налившиеся ненавистью руки сжимают трофейный пистолет-пулемет. Даже Урбах в предвкушении археологического чуда отрешился от страха перед неуничтожимым большевистско-масонским демоном.
— Ну, сколько нам еще переться? — капризно выпытывал у Мюллера личный археолог фюрера.
— Если разведданные не врут, до пещеры Врата Аида осталось где-то с полкилометра, — отозвался штандартенфюрер. — Меня другое беспокоит. Вот этот намечающийся еврейский или там древнееврейский ритуал. Неужели нельзя без него обойтись?
— Неужели обязательно соваться в чужие дела? — противным скрипучим голосом спросил Урбах. — Наукой здесь занимаюсь я и только я! У вас другая работа. Меня, например, очень интересует, почему мы так плетемся? Из солдат будто выпустили воздух.
— Ну, успокойтесь, старина… — несмотря на мирные слова, Мюллер выглядел довольно недружелюбным, и Урбах почел нужным объясниться перед товарищем по партии:
— Мне всякие еврейские процедуры нравятся не больше, чем вам. Но, в отличие от вас, я — ученый. Поэтому мой долг перед Германией — изучить явление со всех сторон. Хотя бы для того, чтобы знать, как его полностью и окончательно уничтожить. Скрижали Завета — это еврейская дверь, ведущая к Богу, нам предстоит или заколотить ее или воспользоваться ею. Ковчег столь же опасная вещь для нас, какой она была для арийцев-филистимлян.
В беседу вступил как всегда строгий штурмбанфюрер Хорхер:
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вся ответственность в случае неуспеха ложится на вас?
Высокие чувства переполняли Урбаха, принуждали задирать подбородок и порывисто дышать.
— В любом случае — мне отвечать перед фюрером. Пусть неуспех случится здесь, на островке Устика, а не в Берлине или Вевельсбурге. Вы, кажется, запамятовали, чем кончилось для археологов вскрытие единственного уцелевшего погребения фараона, весьма слабого владыки Тутанхамона, — двадцать четыре трупа в течение нескольких лет. Вот поэтому я готов пожертвовать собой. А вы?
— Боюсь, археологам подпортили жизнь радиоактивные материалы, — предположил трезвомыслящий Мюллер. — Мы не забыли проверить Ковчег счетчиком Гейгера, полный порядок.
— Тем не менее, — Урбах достал из кармана Библию, — когда воины с Ковчегом несколько раз обогнули стены города Иерихон, те с треском рухнули. Более того, когда Ковчега касался кто-либо помимо левитов, то был немедленно поражаем огненной смертью. А если израильтяне отправлялись в бой без скрижалей Завета — продували битву вчистую… Вынужден сейчас признать, что у нас в подземном храме могли возникнуть крупные неприятности с изъятием реликвии, если бы не содействие покойного Джонса.