Из подъезда вы шли две темнокожие женщины. Он натягивает на лоб шапочку, стремительно переходит улицу и придерживает дверь, чтобы она не закрылась. Женщины не замечают его, болтают друг с другом по-испански. У него мелькает мысль, что неплохо бы пристукнуть их. Да некогда.

В холле тихо. Он направляется к задней лестнице, удаляет небольшую деревяшку, которую подложил раньше, и открывает дверь.

Прошло два часа. Бабушкина свеча выгорела, наполнив воздух запахом имбиря. Я поужинал, съел пирог, вымыл посуду в раковине, протер везде пол, тщательно прибрал ванную комнату и душевую кабину, но скверное ощущение, что в моей квартире кто-то побывал, не проходило. Ложиться в постель не имело смысла, все равно не засну, слишком я издерган. Я включил телевизор, несколько минут посмотрел повторный показ какой-то серии «Сайнфелда», но не успокоился. К тому же в квартире было чертовски холодно. Опять этот противный пьяница управляющий выключил отопление. Вон, лед намерз на окнах. Этот ублюдок взял привычку сразу выключать отопление, как только учреждения заканчивали работу. Сам он живет на цокольном этаже, и у него-то, конечно, все в порядке. Мы ругаемся уже несколько лет, но его не прошибешь. Ведь я единственный жилец в доме.

Его телефон не отвечал. Ясно, принял скотина как следует и сидит себе, дремлет перед телевизором. Он был доминиканцем и относился ко мне с предубеждением. А как же, пуэрториканец и к тому же художник – значит, принадлежу к богеме. Он не знал, что я работаю в полиции. Пришлось утепляться. Я надел свитер, включил электрообогреватель и направился к рабочему столу. Заточил новый карандаш «Эбони», подышал на руки и принялся за работу.

Казалось, моей рукой водит какая-то сила. Вообще-то я никогда не верил ни в какую чертовщину, был твердым и последовательным материалистом, но в последнее время рядом со мной происходило столько необъяснимого…

Рисунок получился потрясающий. Глаз как будто ожил. И что-то в этом лице было мне знакомо. Я его где-то видел. Но где? В реальной жизни или во сне?

Черт возьми, а может, это Дентон? Тот человек, о котором меня предупреждала бабушка. Я присмотрелся. Нет, у Дентона глаза вроде не такие.

Я посидел, прислушиваясь к окружающим звукам – рядом бубнил телевизор, неподалеку сработало автомобильное сигнальное устройство, за стеной что-то шуршало, наверное, крысы, – попробовал опять рисовать, но сила, которая водила моей рукой, куда-то исчезла. И в комнате теплее не стало, несмотря на обогреватель. Оказалось, он не работает. Перегорел.

Тут я уже разозлился окончательно.

Он отключает отопление и долго сидит, желая убедиться, что оно перестало работать. Идет на цыпочках по тускло освещенному коридору, бормочет под нос свои фашистские заклинания.

Вот она, дверь. Он останавливается и вынимает новый охотничий нож, который заказал по почте. Прикладывает ухо к двери, слышит закадровый смех телевизионного комедийного сериала и удовлетворенно кивает. Хорошо, ничего не будет слышно. На замок у него уходит менее минуты.

40

Бригада технарей обследовала место преступления. Они рассредоточились по комнате, шурша по пыльному полу своими ботинками в полотняных чехлах, собирали улики. Отличить новое от давнишнего трудно. В квартире давно не убирали. Они обозначили мелом квадрат со стороной два с половиной метра с телом убитого в центре, контуры которого тоже обведены мелом. В этом квадрате пока работал только медэксперт.

Терри разбудили в четыре утра. Это не ее участок, но рядом с убитым обнаружили рисунок, поэтому расследование возглавило Бюро, а ее группу вызвали для поддержки. Какой, к черту, поддержки? Сейчас было почти шесть. Терри ничего не ела и боялась, что после всех этих картинок ее начнет тошнить.

В противоположном конце комнаты агент Ричардсон задавал вопросы свидетелю и записывал ответы в блокнот. Она подошла к медэксперту.

– Судя по всему, смерть наступила примерно шесть – восемь часов назад, – произнес он.

Терри прикинула. То есть между десятью и полуночью. Медэксперт расстегнул рубашку убитого.

– Ему нанесли четыре ножевые раны. Может, пять. Точно скажу, когда его вымоют.

– С этим он расправился жестче, чем с другими, – заметил Перес. – Вероятно, обозлился.

– Если обозлился, – проговорил Дуган, сдерживая зевоту, – то, может, перестанет так аккуратничатъ.

Вокруг трупа на цыпочках ходил фотограф. От каждой вспышки Терри чуть вздрагивала.

– А нам-то что, – усмехнулся Перес, – пусть теперь с этим возятся федералы.

– Заткнись, – буркнула Терри.

– Извини. – Перес поднял руки, будто сдаваясь.

Терри глубоко вздохнула и направилась к агенту Коллинз.

– Я хочу посмотреть рисунок.

– Идите домой, детектив. Мы во всем разберемся сами.

Терри сделала вид, что не заметила тона.

– Мне нужно сравнить его с остальными.

– Все сравнят в нашей лаборатории. Определят тип бумаги, карандаша и все остальное. Конечно, не исключено подражание, преступнику захотелось попасть на первые полосы газет.

– Я понимаю, однако…

Терри прервал агент Арчер:

– Убитый латиноамериканец, так что все сходится.

Зазвонил мобильный телефон Коллинз.

– Да, сэр. Нет, сэр. Здесь нет никого из журналистов. Да, сэр. Я думаю, мы сможем держать это под контролем.

Терри не сводила глаз с агента Коллинз. Черт возьми, почему эти люди из Бюро всегда так стремятся держать все в секрете? Если, не дай Бог, что-нибудь узнают журналисты, это для них трагедия. Неужели они не понимают, что все бесполезно? Никогда не слышали об Уотергейте, Монике Левински и иракской тюрьме Абу-Грейб? Они не верят, что журналисты в конце концов обязательно докопаются до истины?

– Будем надеяться, что рисунок даст нам нужную информацию, сэр.

Терри пыталась разглядеть рисунок в ее руке.

В другом конце комнаты агент Ричардсон продолжал беседовать со свидетелем. Ей хотелось находиться там, но вначале нужно посмотреть рисунок. Она снова взглянула на Коллинз и неожиданно прониклась к ней сочувствием. Усталая, измотанная женщина. На нее давят, да еще как, на карту поставлена карьера. Терри знала, что это такое. Она вспомнила, какое лицо было у Коллинз, когда Штайр вела допрос Карффа. Может, им нечего делить, ведь у них так много общего. Она тронула ее за руку.

– Представляю, как вам тяжело все это переносить.

Коллинз грустно усмехнулась: