Он потрясен. Это так похоже на картины Сутина с тушами или на Френсиса Бэкона. Он окунает руку в кровь, проводит ею по своему возбужденному члену, и тот становится ярко-красным.
И моментально накатывают воспоминания…
Убогая комнатенка. Плиточный пол. Разорванные рисунки. Кроваво-красный фаллос.
Музыку перекрывают ее крики.
Он упирается взглядом в васильковую стену, и море цвета смывает воспоминания. Он снова упивается красотой розового мяса и темно-фиолетовых внутренних органов мертвого парня, все еще висящего у него на руке. И наконец приходит оргазм.
Теперь можно заняться делом.
«Здор-р-рово!»
— Ой, Тони, ты здесь? — шепчет он. — Привет. Извини, но пока говорить не могу. Нужно выбрать картину.
Две яркие обнаженные фигуры не годятся. Не его стиль. На другой стене несколько картин. Обнаженная натура в розовых тонах, дальше пейзаж с преобладанием светло-зеленого. Опять не то. И вот рядом с пейзажем небольшой натюрморт: на темно-синей скатерти желтовато-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. Это именно то, что он ищет.
Несколько минут уходит на запоминание цветов, — пробовать, пробовать, пробовать, — затем, убедившись, что все хорошо упаковано, он роняет стройное тело парня на пол, пересекает комнату и мажет окровавленными пальцами по одному из незаконченных холстов парня.
«Это здор-р-рово!»
— Спасибо, Тони.
Цвета тускнеют. Он обводит взглядом картины и приходит к выводу, что все они заурядные, включая выбранный им натюрморт с яблоками в вазе. Тут нечему учиться.
Итак, творческая часть закончена.
Очень много времени уйдет на уборку. Несколько часов. Нужно все тщательно вымыть и протереть. Но он не торопится. Парень сказал, что их никто не потревожит.
Потом он с наслаждением долго стоит под душем, чистит свои вещи, внимательно осматривает ванную комнату, подтирает, вытирает, использованное им полотенце складывает и кладет в рюкзак.
Поднимает с пола синие джинсы парня, вытаскивает из заднего кармана бумажник и тоже кладет в рюкзак. Подумав, отправляет туда и джинсы.
Поднимает глаза на картины, пристально вглядывается в выбранный натюрморт. Но ваза теперь бледно-серая. Что ж, это в порядке вещей. Но он запомнил, и, значит, игра стоила свеч.
Он снимает с подрамника натюрморт, затем картину, которую измазал кровью, аккуратно сворачивает их вместе. Усмехается. Как глупо, что он собирался купить картину в магазине.
— Ты у нас такой умный, — произносит он громко высоким фальцетом.
И отвечает:
— Спасибо, Донна. Ты тут давно?
Затем произносит голосом Донны:
— Довольно давно.
— Ну и как тебе?
— Думаю, это здор-р-рово!
— Тони, я спросил не тебя, а Донну.
Но Донна исчезла. С его друзьями порой такое случается.
Сунув в рюкзак два туго свернутых холста, нож и бутылку спрея «Фантастик», он обходит мертвое тело, лежащее в луже крови, которая теперь кажется чернильно-черной.
Пытается вспомнить цвет волос парня. Вроде бы они были черные. Или там присутствовал намек на красное дерево?
«Вот дерьмо! Уже забыл».
— Кое-что определилось, — сказала Кейт, комментируя рентгенограммы картин из Бронкса. — Он пишет названия цветов. Вот «Y», которое я заметила в самом начале. Это первая буква слова «yellow». [24] Есть тут и красный, и синий, и зеленый. Багровый. Кроме того, яркий арбуз и мягкий желтый. Правда, не вполне понятно, что это такое. Самым загадочным мне кажется цвет, который он обозначает как «ослепительный». — Она положила рентгенограмму на стол и взяла фотографию краев картины. — Какое увеличение?
— Четыреста процентов, — ответил Браун.
— Здесь тоже слова. — Кейт вгляделась в фотографию. — Почерк похож на детский. Какие-то имена. Посмотрите. Вот тут написано много раз «Тони». А это… может быть… «Дон» или «Дот», дальше «Брен»… «Бренда»… — Она передала фотографию Перлмуттеру. — Что скажете?
— «Тони», без сомнения. И возможно… «Дайан». Нет, «Дил»… или «Дилан»? «Боб Дилан» или «Дилан Томас».
— Кто такой Дилан Томас? — спросил Грейндж, посмотрев на своих помощников, агента Маркуса и агента Собецки. Те пожали плечами.
— Поэт, — ответил Перлмуттер.
Крайнее напряжение на лице Грейнджа сменилось обычным напряжением. Видимо, он решил, что не обязан знать каких-то поэтов.
— А вот здесь, кажется, написано «Брэд» или «Бренда», — заметил Браун.
— Может, это его жертвы? — предположил Грейндж, изучая фотографию.
— Но имена обнаруженных жертв совсем другие, — отозвался Браун.
— Возможно, не всех еще обнаружили, — возразил Грейндж. — Но это могут быть и планируемые.
— Да, — согласилась Кейт. — Но те же самые имена написаны по краям обеих картин.
— А если это родственники? — вставил Браун. — Или друзья?
— Если он настоящий психопат, у него нет друзей. Эти типы длительных связей не заводят, — пояснил Фримен.
— Такое навязчивое повторение одного и того же характерно для творчества душевнобольных, — сказала Кейт.
Фримен кивнул:
— Верно. Повторение успокаивает шизофреников.
— Вы, конечно, читали доктора Курта Эрнста?
— Немецкий психиатр, эксперт по творчеству душевнобольных? — уточнил Фримен. — Разумеется.
— Доктор Эрнст также историк искусства. Я познакомилась с ним несколько лет назад на выставке душевнобольных в Центре рисунка. Говорят, он сейчас в Нью-Йорке. Я позвоню ему, попрошу посмотреть эти картины. Надеюсь, не откажет.
— Тут вроде как цветовой план, — произнес Перлмуттер, рассматривая рентгенограмму.
— Но он отошел от него. — Кейт указала на цветную фотокопию соответствующей картины в натуральную величину. — Видите, написано «желтый», а он положил голубую краску. Небо обозначено голубым, а он кладет красную и розовую.
— Парень очень организованный, — заметил Браун. — Все за собой тщательно убирает. Пытками не занимается, то есть не убийца-садист. Но потрошит тела жертв, как безумец. Очень странно.
— Эти люди живут в мире своих причудливых фантазий, — проговорил Фримен. — Пока мы не знаем, какая у него фантазия. Но то, что это какой-то ритуал, сомнений не вызывает.
— Включая и выбор проституток? — спросил Перлмуттер.
— Вполне возможно. Мы поймем его только тогда, когда узнаем, что им движет. Но у этих ребят часто не одна, а несколько маний.
— Полагаю, ключ к разгадке в этих картинах, — сказала Кейт. — Что они для него?