Самая драматическая коллизия возникла в связи с этим накануне десятилетия КНР. В сентябре 1959 года Хрущев должен был совершить эпохальную поездку по Соединенным Штатам. А к 1 октября прямо оттуда прилететь на празднование в Пекин. Меня включили в рабочую группу по составлению его речи на юбилейной сессии Всекитайского собрания народных представителей.
Незадолго до визита Никиты Сергеевича за океан на китайско-индийской границе вспыхнули вооруженные столкновения. Дабы оградить советского лидера от нежелательных расспросов, было опубликовано Заявление ТАСС. В нем выражались сожаление по поводу конфликта и надежда, что стороны решат спор за столом переговоров. Такая позиция Москвы вызвала негодование в Пекине. Как, мол, можно ставить на одну доску братскую страну социализма и капиталистическое государство!
И вот в самый разгар пресловутых «десяти дней, которые потрясли Америку», китайское руководство неожиданно перенесло начало юбилейных торжеств с 1 октября на 26 сентября. Это поставило Хрущева перед нелегким выбором: либо скомкать свой американский визит, либо поручить выступить на юбилее КНР кому-то другому. Он предпочел второе. Доклад, над которым мы трудились, зачитал Суслов. Хрущев же прилетел лишь 30 сентября. На другой день демонстранты все-таки увидели его на трибуне ворот Тяньаньмэнь.
После праздничных торжеств Мао пригласил советского гостя в свою резиденцию близ столицы. Там Хрущева ждал конфуз. Хозяин встретил его в бассейне и предложил присоединиться. Но беда была в том, что Никита Сергеевич не умел плавать. В своих черных сатиновых трусах до колен он, как и на отдыхе в Пицунде, мог зайти в воду лишь до пояса и несколько раз присесть, чтобы окунуться. Можно представить себе, как неуклюже выглядел гость на фоне хозяина, способного легко пересечь километровую ширь Янцзы. Хрущев был настолько взбешен, что в тот же вечер объявил нам: он отменяет подготовленную нами недельную поездку по Китаю и намерен немедленно возвращаться на Родину.
Думаю, что причинами размолвки между Пекином и Москвой, которая привела к тридцатилетней конфронтации и даже боям на острове Даманский, были не только идеологические разногласия, но и личная неприязнь двух лидеров. Это чувство у Хрущева усиливали воспоминания о своей беспомощной фигуре в длинных сатиновых трусах, когда он барахтался в бассейне рядом с великим кормчим.
Начав журналистскую карьеру в 50-х годах в Пекине, я чувствовал себя баловнем судьбы. Первые десять лет существования КНР прошли под девизом «Русский с китайцем — братья навек!». Это была тогда не только строка из песни. Дружба великих соседних народов не сводилась к официальным заявлениям и газетным передовицам. Она реально вошла в десятки тысяч человеческих судеб. Мне тогда выпало счастье воочию видеть, как 156 новостроек первой китайской пятилетки с помощью советских специалистов заложили фундамент индустриализации Поднебесной, без чего был бы невозможен ее нынешний стремительный взлет к мировому лидерству.
Вслед за этим в истории КНР наступил противоположный этап: два десятилетия хаоса и смуты — волюнтаризм «большого скачка», казарменный быт народных коммун, самосуды хунвейбинов и даже бои на острове Даманский. К счастью, я не был свидетелем бесчинств «культурной революции». Зато оказался причастным к тому, как после смерти Мао Цзэдуна Москва и Пекин начали делать осторожные шаги навстречу друг другу.
В 1984 году в КНР были приглашены председатель Общества советско-китайской дружбы академик Тихвинский и я, как его тогдашний заместитель. После четвертьвекового отсутствия мы, два профессиональных китаеведа, ехали в Китай, где уже пять лет шли реформы, словно на другую планету.
Запомнилась встреча в одном из рабочих клубов Пекина. После наших речей зазвучала песня «Подмосковные вечера». Весь зал дружно встал и подхватил любимую мелодию. Люди пели со слезами на глазах, словно торжественный гимн, искренне радуясь тому, что трагическая размолвка между Пекином и Москвой наконец-то уходит в прошлое, что можно, как прежде, открыто выражать дружеские чувства к братскому соседнему народу.
Эта незабываемая минута вновь встала у меня перед глазами в дни первого официального визита в Москву Председателя КНР Цзян Цзэминя. Во время приема в посольстве КНР он неожиданно взял на себя роль запевалы, чем, возможно, удивил некоторых членов дипломатического корпуса. Глава зарубежного государства дирижировал хором гостей, с энтузиазмом исполнивших те же «Подмосковные вечера». Причем китайцы явно были при этом активнее россиян. Оба эти случая считаю наиболее яркими эпизодами моей шестидесятилетней журналистской биографии.
В 1990 году я стал первым иностранным журналистом, кому Цзян Цзэминь, только что занявший пост генерального секретаря ЦК КПК, дал эксклюзивное интервью. Дело было всего через год после драматических событий на площади Тяньаньмэнь в мае — июне 1989 года. На тогдашнего генсека Компартии Чжао Цзыяна возложили вину за то, что студенческие манифестации в центре Пекина вышли из-под контроля. Старая гвардия в партийном руководстве требовала поставить во главе КПК китайского «Гришина» — первого секретаря Пекинского горкома Чэнь Ситуна, способного «закрутить гайки».
Вопреки их нажиму, патриарх реформ Дэн Сяопин добился, что главой партии и государства стал не противник, а сторонник начатых им перемен. Выбор пал на секретаря Шанхайского горкома Цзян Цзэминя. Тем более что в крупнейшем мегаполисе страны, которым он руководил, дело обошлось без студенческих волнений.
Так лидером самой населенной страны мира стал мой ровесник, с которым мы познакомились тридцатилетними еще в 1956 году. Китайцы отмечали тогда важную победу своей первой пятилетки — пуск первенца отечественного автомобилестроения. И я, будучи собственным корреспондентом «Правды» в КНР, разумеется, приехал в Чанчунь, чтобы рассказать об этом событии.
Попросил устроить мне встречи с заводчанами, которые стажировались в СССР. Среди них оказался и мой одногодок, тридцатилетний главный энергетик завода Цзян Цзэминь. Однако стержнем моего репортажа стал подробный рассказ о том, как сошел с конвейера первый в истории Китая грузовик. Так что в сюжете очерка для главного энергетика, с которым я беседовал больше часа, как-то не нашлось места.
Но ветераны Московского автозавода имени Лихачева хорошо помнят улыбчивого и общительного китайского стажера, который дирижировал хором своих соотечественников, исполнявших «Подмосковные вечера» в зиловском Дворце культуры, куда я, студентом, из года в года ходил на танцевальные вечера.
На заводской ТЭЦ доныне красуется мемориальная доска: «Здесь в 1955–1956 годах проходил стажировку инженер-энергетик Цзян Цзэминь, впоследствии Председатель КНР». Заводчане вспоминают, что Цзян Цзэминь любил блеснуть знанием русского языка, особенно выражений, которые можно почерпнуть только из жизни. Когда кто-нибудь из дирекции заходил на ТЭЦ и спрашивал: «Ну, как дела, товарищ Цзян?» — тот весело подмигивал и отвечал: «Дела идут, контора пишет!»
Цзян Цзэминя называют представителем третьего поколения партийно-государственного руководства КНР. Ушла из жизни когорта основателей (Мао Цзэдун, Лю Шаоци, Чжоу Эньлай). Ушли и их преемники-реформаторы во главе с Дэн Сяопином. Именно восьмидесятилетний патриарх китайских реформ положил конец пожизненному пребыванию на руководящих постах, ограничив его двумя пятилетними сроками. Следуя этому правилу, он не только передал кормило власти Цзян Цзэминю, но и наметил Ху Цзиньтао преемником своего преемника.