Лаборатория большая, на двести квадратных метров, поделена еще на боксы полупрозрачными ширмами-перегородками.
И как найти этот бесценный комп?.. По счастью в крохотных мозгах наручного терминала сохранился план здания, включая седьмой этаж — файлик мегабайт на триста. Так что сориентироваться я смог, в смысле отыскал за пару минут заветный компьютер, подключенный на спутниковую связь. Хотя электросеть вырубилась, в лаборатории имелся ИПБ на случай аварии. А сейчас авария и еще какая!
ИПБ я запустил, зашипел у компьютера вентилятор, стала прогреваться системная дека, наполняя и меня жизненным теплом.
Но едва не случился большой облом. Клавиатура заперта на ключ. Хоть падай и помирай. Но наручный терминал опять выручил, у него имелся инфракрасный параллельный порт, также как и у компьютера, так что можно было подсоединиться.
Работая на своей микроклавиатурке с помощью зубочистки, я вошел в компьютерную систему, и она поинтересовалась, кто я такой. Ума достало назвать себя администратором, так что без особых затруднений я запустил коммуникационную программу и заставил забибикать спутниковый модем.
Итак, коммуникационный канал установлен: через спутник на наземный ретранслятор, а там и в обычную телефонную сеть. Остается только набрать номер.
Я слышу длинные гудки. Неужто к дежурному как и на прошлой смене завалилось трое бабенок из ближайшей заводской общаги?
Наконец звонки проникли в его мозг. Еще минута прошла, пока его энцефалограмма оживилась, и саунд-бластеры компьютера выдали хриплый заплетающийся голос: «Девки… ну, девки, не мешайте».
Когда девки наконец унялись, я смог в трех словах ввести нашего дежурного в курс дела. На четвертое слово времени уже не хватило.
Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что поздновато для всякой суеты. «А кто будет расслабляться и думать о вечности, Пушкин что ли?» — подпускал ушлый паромщик.
Я чувствовал червяг, карабкающихся по шахтам, ползущих по трубам и бегущих по коридорам с электрическими песнями. Все распластанные, низколобые, завистливые, зато с яркими хватательными способностями. Они были вместе и заодно, что не исключало подчинения и жертвования одних ради других, и себялюбия, и жадности. Они гордились своей свирепостью, как генералы жирными звездами на погонах. Все они внимали Великой Выси, требующую не поклонения, а только внимания и четкости на пути к сияющему кристаллу владычества.
Червяги были особенно чутки к глубинным пульсам «двуногих-теплых-влажных», к этим трепетаниям, говорящим о слабости, страхе, разладе…
В револьвере два последних патрона, вот и весь боезапас. Одна гранате по счастью завалялась в кармане. Плазменный резак я еще в коридоре обронил, когда кувыркался.
Настроение стало кислым, ни одна ведь сволочь не успеет придти на помощь. А после того, как мне каюк, другим «теплым-влажным» тоже недолго радоваться, недолго пьянствовать и курить дурь, недолго валяться с бабами и баловаться на компьютерах. Нам нечего противопоставить этой силище, явившейся из выгребных ям.
Никак не пригодятся нам революции, индустриализации и электрофикации. На хрен все эти танки, истребители, компьютерные системы наведения, рентгеновские лазеры. Чем все это лучше пушки из говна? Цивилизация цивилизацией, а Файнберг, Веселкин, Воеводов, Ромишевский, я, и все прочие — мы остаемся наедине с новым венцом природы, который желает стать венцом на наших могилках. А может, цивилизация вовсе не для нас. Мы только лепим кувшин, а хлебать из него будут другие.
Я чувствую червяг совсем рядом, я марширую вместе с ними — я подползаю по коридору, пробираюсь по вентиляционным ходам, просачиваюсь по щелям в перекрытиях и стенах.
Сейчас на НАШЕМ пути стоит один «теплый-влажный». Пульс его тверд и груб, как комья земли, чуть уйдет вбок — и неотличим от шума тьмы. Но скоро-скоро кто был плохой, тот станет совсем хороший. Нет ничего вкуснее сильного врага!
Нет ничего вкуснее меня. Тьфу, зараза. Еще не хватало перед смертью стать шизофреником.
И я вижу, как бегут уже трещины в потолке, сыплется штукатурка. У меня взмокли даже брови. Я как-то уже отрешенно стал разглядывать окрестности и вовремя заметил два довольно пузатых баллона, в застекленном шкафу стоят: с хлором первый, а второй с неизвестной дрянью.
Две последние пули не себе приберег, пробил ими обе емкости. Зашипел, поступая ко всем желающим и нежелающим бесплатный газ. То, что текло из одного баллона было невидимым, из другого выходил дух желтовато-серого оттенка.
Резкий запах резанул где-то во внутренностях носа. Я использовал Стечкина-Авраамова в качестве простой болванки, чтобы раскурочить оконное стекло. Сдернул пластиковую занавеску, одним узлом привязал ее к батарее, другим присобачил к себе. И шагнул за борт, если точнее вышел в окно.
Вот я уже сушусь на занавеске, на метр ниже подоконника — неподалеку птицы летают — я вижу их тепловые силуэты — и я могу стать одним из них, правда ненадолго.
Расстояния до земли разучился я бояться еще в армии, отсидев на деревьях в общей сложности не меньше месяца. В шахте лифта я тоже не слишком сдрейфил. Высота мне больше нравится, чем общество грубиянов-червяг. Да и сейчас она была смазана темнотой, а если точнее зеленоватыми сумерками.
Правда, было обстоятельство, которое могло расстроить, если бы я уже не расстроился до самого максимума.
Спасательница-занавеска потихоньку «текла», то есть растягивалась, собираясь вскоре лопнуть. А в лаборатории уже принялось все падать, разбиваться, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы, стулья, перегородки, автоклавы, реакторы, колбы, штативы, пробирки.
Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся, закинул в лабораторию последнюю гранату и опять съехал вниз. Два толчка почти наложились друг на друга, шпокнул боезаряд, а потом сдетонировала смесь хлора, воздуха и того джинна, что сидел во втором баллоне. Над моей головой бросились на улицу всякие ошметки, я же досчитал до трех и поспешил в лабораторию, чтобы больше не мучить занавеску.
Некогда модерновая лаборатория превратилась в подобие развалившегося батальонного сортира. Завалена каким-то дерьмом, а оно, в свою очередь, засыпано белым порошком, то ли солью, то ли штукатуркой. Все перегородки напрочь снесло.
Какие-то кучки продолжали ворочаться и как будто проявляли недовольство. Я решил дальше подоконника не двигаться.
Эти паршивцы могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше, на стенах. Круто я все-таки их раззадорил своими оборонными мероприятиями.
Где-то неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, уже потрескивали разряды.
Кажется я ненамного облегчил свою участь. Пора писАть на подоконнике: «Обнаружившему мои кости, просьба в ведро не бросать».
Электрическая песня льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно сказать, по заявке. И слова там, наверное, известные: «Кто был ничем тот станет всем». А может все правильно? Кто лучше прыгает, кусает, колет — тот и прав, тот более прогрессивен.