Во время такого мимолетного диалога я посетовал, что в нашей программе нет поездки на экватор, до которого от Могадишо всего час езды. Рассказал про поверье древних бриттов. Мол, интересно отметиться на экваторе, стоя одной ногой в Северном, а другой — в Южном полушарии. Микола Викторович рассмеялся и попросил такую поездку организовать («Только без телевизионщиков!»).
Выехали на рассвете, причем я впервые в жизни сидел не в двенадцатой, а в третьей машине эскорта. В месте пересечения нового шоссе с границей полушарий сомалийцы второпях насадили пальмы, которые за ночь успели завянуть. «В узком составе» прошли вдоль линии экватора, обозначенной на песке крупной галькой. И встав лицом к Южному полюсу, выполнили задуманный ритуал.
На обратном пути состоялся памятный диалог с министром информации Сомали, ехавшим в нашей машине.
— Скажите, а у вас в России есть экватор? — поинтересовался он.
— У нас, к сожалению, только Полярный круг.
— Зато у нас в Сомали целых два экватора. Старый, где стоял бюст Муссолини, который мы взорвали, и новый — на шоссе, которое помогли проложить советские специалисты. Теперь будем возить туда важных гостей…
Не знаю, удастся ли мне для полноты картины побывать и на полюсе. Это уже сделала моя дочь, унаследовавшая профессию востоковеда. Она уже повторила то, что я считал двумя экзаменами на звание япониста: во-первых, поднялась на гору Фуцзи, чтобы встретить там рассвет, а во-вторых, шесть часов высаживала рисовую рассаду по колено в холодной весенней грязи. Хотел бы отправиться с ней на Северный полюс, куца наш ледокол стал возить японских туристов. Вот только выполнить в Арктике ритуал древних бриттов буцет сложно.
Вальс в венской ратуше
В июне 1986 года меня пригласили в Вену в качестве гостя-докладчика на Генеральную ассамблею Международного института прессы. Данная организация объединяет не журналистов, а владельцев средств массовой информации — газет, телекомпаний, радиостанций. Эти состоятельные люди ежегодно собираются в какой-нибудь из мировых столиц и проводят такие встречи на широкую ногу. Достаточно сказать, что венскую ассамблею открыл президент Австрии, а закрыл — федеральный канцлер.
Вторым гостем-докладчиком был нобелевский лауреат, архиепископ Туту из Южной Африки. Тема встречи — «Восток глазами Запада и Запад глазами Востока» — мне весьма импонировала. А обстановку, в которой проходила дискуссия, можно было назвать моим звездным часом.
Мы сидели в Редутном зале дворца Хофбург, где в 1815 году проходил Венский конгресс. Именно там Бетховен впервые исполнил для коронованных особ Европы свою кантату «Момент славы». Передо мной красовался Государственный флаг СССР, а сидевшие позади эксперты должны были при необходимости снабжать меня аргументами и фактами.
Но все смазал происшедший месяцем раньше Чернобыль. Мой доклад «Восток глазами Запада» вызвал бурю эмоций. Направленность их была отнюдь не в мою пользу. Целых два дня я находился под градом упреков: почему советские средства массовой информации упорно замалчивали истинные масштабы катастрофы, хотя ее последствия стали угрозой для других стран? Почему власти медлили с эвакуацией населения из пострадавших районов и даже не отменили первомайскую демонстрацию в Киеве?
Словом, досталось, как никогда в жизни. Конец дискуссии вызвал у меня вздох облегчения. Порадовало и то, что бургомистр Вены устроил для участников ассамблеи прощальный банкет с балом в городской ратуше. В величественном зале с готическими сводами, с которых свисали знамена ремесленных гильдий, играл симфонический оркестр.
Бал в венской ратуше начался, разумеется, с вальсов Штрауса. И тут я взял реванш у моих самых яростных оппонентов — американцев. Никто из них не умел танцевать вальс по-настоящему под дирижера, не мог сделать по залу полный круг, вальсировать влево, выполнять фигуры (а в питерском военно-морском училище нас всему этому учили).
Молодая австрийка из секретариата ассамблеи оказалась прекрасной партнершей. Когда мы после вальса станцевали еще и польку, нам аплодировал весь зал. А один известный советолог произнес по-русски: «Бесспорно, в области балета вы впереди планеты всей».
Нужно пояснить, что балет действительно оказался одной из страниц моей биографии. Когда я был гардемарином, к нам в Адмиралтейство приглашали на вечера девушек из Вагановского училища. Так у нас завязалась дружба с кордебалетом Мариинки.
Незадолго до Дня победы эпидемия гриппа вывела из строя вспомогательную часть труппы, встал вопрос об отмене «Спящей красавицы». Мы, четверо гардемаринов, пришли к Дудинской (тогдашнему художественному руководителю) и сказали, что вполне сможем сыграть «друзей принца», ибо наизусть знаем все их мизансцены (речь, разумеется, шла не о классическом танце, а о мимансе). После нескольких репетиций нас одели в трико и выпустили на сцену, где мы вставали в картинные позы. -
Где-то посредине между личным участием в трех спектаклях Мариинки и балом в венской ратуше в моей биографии есть еще один эпизод, связанный с балетом, точнее — с балеринами. В 60-х годах, когда я работал в Токио, на гастроли в Японию прибыла балетная труппа Мариинки. В ее составе были две народные артистки — когда-то девушки из кордебалета, с которыми мы, юные курсанты, вместе участвовали в «Спящей красавице» весной 1945 года.
Встретиться с собственной юностью всегда волнительно. Я повез своих гостей в первое высотное здание Токио — гостиницу «Нью Отани». Вращающаяся терраса на ее крыше позволяет любоваться ночными огнями столицы. Но главная достопримечательность там — коктейль «Перл». На эту смесь рома, лимонного сока и льда кладется лепесток свежей розы и настоящая жемчужина, выращенная на плантациях Микимото. Выпив коктейль, можно взять ее себе.
Объясняя все это, я вдруг заметил на лицах своих спутниц тень тревоги. И понял ее причину. Обе гадали, которой из них я отдам свою жемчужину. В голову пришло решение, достойное царя Соломона. Я подозвал официанта и заказал еще три коктейля «Перл». В моем распоряжении оказалось уже шесть жемчужин. На следующий день каждой из балерин доставили в гостиничный номер пару сережек и подвеску. Оправлены они были в позолоченное серебро, хотя звезды Мариинки до сих пор убеждены, что это золото.
Чем поучительна «голландская наука»
Я попал в Голландию после семи лет жизни в Японии и невольно взглянул на нее глазами жителя Страны восходящего солнца. Прежде всего отмечу: все то, что японцы заимствовали у Запада, они обобщенно именуют словом «рангаку» (буквально, «голландская наука»). Именно голландские мореплаватели первыми из европейцев добрались до японских берегов и получили монопольное право обосноваться в Нагасаки.
Для рассказа о Голландии мало четырех японских критериев красоты. Пожалуй, нужен еще и пятый: прелесть своеобразия. Голландия на редкость колоритная страна. Слово «колорит» означает цвет, оттенок. Своеобразие страны во многом зависит от того, как природа распределяет краски в ее облике. Например, колорит Кипра — это ярко-синее небо, еще более синее море и выцветшая от солнца земля. В Голландии природа распределяет краски иначе. На фоне бледно-голубого неба, серебристо-серой глади вод особенно яркими кажутся травы, деревья и постройки.