Сами китайцы жили тогда очень скромно. На ставку водителя мы могли содержать и шофера, и уборщика, и повара. А наша переводчица Наташа — из харбинской семьи русских эмигрантов — имела более высокую зарплату, чем главный редактор «Жэньминь жибао». Однако при своей бедности пекинцы отличались поразительной честностью. Деревянные двери жилищ не запирались. На ночь их просто закрывали на щеколду.
Я часто посылал нашего уборщика (бывшего рикшу) с чеком в банк. И он возвращался через весь город с пачками денег, привязанными к багажнику велосипеда. Советским людям запрещалось ездить на рикшах, от чего страдали наши женщины при поездках за покупками. Одна соотечественница украдкой сошла за два квартала до посольства, щедро заплатив вознице. Но тот преследовал ее до самой проходной, пытаясь вручить сдачу. В 50-х годах любого иностранца уважительно приветствовали словом «сулянь» (советский) и обращались к нему не иначе как к «старшему брату». Когда романтический дух солидарности и самопожертвования, присущий первой пятилетке, сменился меркантилизмом рыночных отношений, китайцы сильно изменились. Причем не всегда в лучшую сторону. Попав в Пекин в 90-х годах, я был поражен обилием металлических дверей и решеток на окнах. В городе, который не знал замков, участились кражи. И даже уличные торговцы теперь норовят обмануть покупателя трижды: на цене, на весе и на сдаче.
Иероглиф на женской груди
Как я уже отмечал, моим творческим кредо в журналистике можно назвать попытку создать психологический портрет зарубежного народа, как бы путеводитель по его душе. Но ведь не зря говорят: «Чужая душа — потемки». Это как бы иероглиф, смысл которого доступен лишь посвященным.
Вся система образов в восточном искусстве — некая иероглифика. К примеру, пион символизирует у народов Дальнего Востока весну и юность, лотос — лето и молодость, хризантема — осень и пожилой возраст, а слива, расцветающая под снегом, — зиму и необходимую в старости жизнерадостность среди невзгод.
Когда-то в Пекине я объяснял все это одному нашему дипломату и его супруге — пышной даме бальзаковского возраста. Мы сидели под платаном в уличной харчевне, а с ветвей свешивались бумажные ленты с надписями, восхвалявшими здешнюю лапшу.
— Как я завидую вам, Всеволод, что вы освоили эту китайскую грамоту, — говорила мне дородная соотечественница оперным контральто. — Я порой глаз не могу оторвать от иероглифов. В них столько гармонии, столько эстетизма! Кстати, попросите, пожалуйста, хозяина отрезать мне на память вот этот иероглиф и, пожалуй, еще вот этот…
Несколько удивленный, владелец харчевни выполнил просьбу иностранки. Та убрала куски бумажной ленты в сумочку, а потом отнесла их портному и попросила вышить иероглифы золотом на вечернем бархатном платье. В нем она и отправилась с мужем на прием по случаю национального праздника Китая.
Премьер Госсовета Чжоу Эньлай чуть не упал от изумления. Ведь на одной груди супруги дипломата было написано «вкусно», а на другой — «дешево».
Этот эпизод я рассказываю как назидатальную притчу своим внукам, которые любят носить майки со всякими непонятными надписями.
Каюсь, недавно сам купил в Токио майку с объявлением из японизированных английских слов: «Секс-инструктор. Первый урок бесплатно». Надевал ее в Ялте, но никакого отклика надпись не вызвала. Хочу верить, что не из-за моего возраста, а просто из-за того, что у нас еще плоховато знают восточные языки.
Боль на западной стороне живота
Когда в 50-х годах я приехал на постоянную работу в Пекин, жители китайской столицы поразили меня тем, что им как бы генетически присуще безупречное чувство направления. Спросишь первого встречного: «Как пройти на центральный телеграф?» И вместо привычных слов — прямо, направо, налево — слышишь: «Пройдите три квартала на восток и сверните на север. Третье здание за углом».
Можно подумать, каждый пекинец — штурман дальнего плавания! Шанхайцы придумали про своих извечных соперников такой анекдот. Житель Пекина потерял сознание на улице. «Скорая помощь» доставила его в больницу. Там его на каталке долго возили по коридорам, наконец, положили на операционный стол. Хирург спросил пришедшего в себя пациента: «Где болит?» И тот, не задумываясь, ответил: «На западной стороне живота…»
Чувство направления не случайно присуще уроженцам таких древних азиатских столиц, как Пекин и Сиань в Китае, Киото и Нара в Японии. Если на Западе люди привыкли связывать свою судьбу с астрологией, то есть с расположением небесных тел в момент их рождения, то на Востоке аналогичную роль играет геомантия — зависимость от окружающих элементов ландшафта. Китайцы называют это «фэн-шуй», буквально — «ветры и воды».
Именно в соответствии с правилами «фэншуй» и был некогда спланирован Пекин. Все его улицы идут или с севера на юг, или с запада на восток и пересекаются только под прямыми углами. Поэтому план китайской столицы напоминает лист тетради в клеточку.
«Мишень, пронзенная стрелой» — таков прототип китайского иероглифа «чжун» — середина. (Нечто вроде русской буквы «ф».) Чжунго — Срединное государство. Так именуют китайцы свою страну с тех пор, как император Цинь Шихуан в 221 году до нашей эры объединил семь враждовавших княжеств в бассейне Хуанхэ и построил Великую стену для защиты от набегов кочевых племен.
Китайцы с глубокой древности привыкли считать свою страну центром Поднебесной, а на другие народы взирать как на варваров или своих вассалов. Этот наивный эгоцентризм наложил глубокий отпечаток на национальный характер. Под его воздействием в сознании китайских правителей укоренилось пренебрежение к остальному миру — изоляционизм и консерватизм. Это привело к роковым последствиям: с середины девятнадцатого века Китай стал объектом колониальной экспансии западных держав и Японии.
Если Китай — центр Поднебесной, а Пекин — столица Срединного государства, то центром столицы должен быть императорский дворец. Мало найдется в мире городов, являющих собой столь безупречное воплощение единого архитектурного замысла. Запретный город, то есть ансамбль из 9999 дворцовых помещений, симметрично расположен относительно линии, которая проходит от южных городских ворот до северных. Она служит осью планировки исторической части города. На этой восьмикилометровой прямой расположены все архитектурные доминанты старого Пекина.
Своей расчерченностью и симметрией город отражает присущий китайскому характеру рационализм, склонность к субординации и порядку. Именно такую столицу должен был построить себе народ, который возвел в ранг религии то, что мы привыкли называть «китайскими церемониями».
О том, как сложились эти черты, помогут понять три ключа к китайской душе. Это «три великих учения» — конфуцианство, даосизм и буддизм, Их зарождение совпадает по времени с расцветом древнегреческой цивилизации. Но в отличие от Древней Греции философия в Китае существовала не сама по себе, а была непосредственно подчинена политической практике.
В наибольшей степени это относится к конфуцианству. Строго говоря, оно не религия, а морально-этический кодекс, ибо его главная цель — нравственное совершенствование человека. На вопрос учеников, почему он никогда не говорит им о загробной жизни, Конфуций ответил: «Пока люди не научились правильно относиться друг к другу в этом мире, какой смысл рассуждать о мире потустороннем».