Моей дочери Эми, не только замечательному человеку, но и идеалу молодой американской журналистки
Скорость — вот что главное.
Неизвестный автор
Брат Ричард любил, чтобы было погромче. Он давил на кнопку портативного проигрывателя до тех пор, пока музыка не заполнила его мозг оглушительным гулом, подобная завываниям демонов в высоких черных горах, скрытых за сплошной стеной мелькающих мимо деревьев. Ричард держал скорость восемьдесят пять миль в час, не снижая ее даже в поворотах, хотя это требовало хирургической точности, чудесного сочетания выдержки и расчета. Музыка гремела.
Грешник, куда ты побежишь?
Я побегу к морю.
Море, ты меня укроешь?
Побегу к морю.
Море, ты меня укроешь?
Но море бушевало и кипело
В тот день.
Это была религия давно минувших дней, жестокая и строгая, суровая, беспощадная. Это были баптистский огонь и сера, гнев и страдания родителей Ричарда; это были негры в церкви, объятые ужасом перед адским пламенем; это был рев разгоряченной серой восьмицилиндровой «барракуды» в ночи, когда добрые старые друзья в белых балахонах устраивали свою собственную преисподнюю, заведенные кукурузным самогоном, тоской по давно минувшим дням и избытком ненависти; это был Юг, поднимающийся под гордо расправленным красно-синим знаменем Конфедерации.
Ричард безукоризненно вошел в крутой поворот, чуть надавив левой ногой на тормоз и убрав ее в нужный момент, чтобы снова на полной мощности рвануть вперед. Было поздно, было темно, и было тихо, не считая, разумеется, громового рева двигателя. Правая нога Ричарда сама собой вдавила педаль в пол, и машина рывком устремилась вперед, разменивая сотню, разгоняясь дальше, до ста десяти, до ста двадцати, до самой границы смерти. Отсюда уже можно было доплюнуть до вечного забытья, и Ричард был счастлив. Врывающийся сквозь щель в уплотнителе бокового стекла поток воздуха трепал ему волосы.
Грешник, куда ты побежишь?
Я побегу к луне.
Луна, ты меня укроешь?
Побегу к луне.
Луна, ты меня укроешь?
Но луна истекала кровью
В тот день.
Подъем, затем внезапный поворот. Это была Железная гора, и шоссе номер 421 криво рассекало ее грозный горб. Ричард нажал на тормоз, почувствовал, как машина пошла юзом, вылетая на обочину, увидел в лучах фар клубы белой пыли, ощутил скрежет застывших покрышек, яростно сражающихся с гравием и вырывающих его из земли. Однако занос был контролируемый, просчитанный, и, когда машина сбросила скорость, Ричард снова рванул вперед, вписался в поворот, выскочил на асфальт и, обретя новый, идеальный вектор, опять вжал педаль газа в пол и понесся в ночь, оставляя далеко позади взрывное облако пыли.
Если вы решили, что перед вами молодой принц Юга, заведенный октановым числом, тестостероном и оглушительным ритмом старого доброго спиричуэла, вы ошиблись. Брата Ричарда никак нельзя было назвать молодым. Это был худой мужчина без возраста с неестественно безжизненным лицом — недавно перенесенная операция превратила его физиономию в нечто неопределенное и неузнаваемое, — и одет он был достаточно прилично, так что мог бы сойти за проповедника, коммивояжера или зубного врача: серый костюм, белая рубашка и черный галстук, все аккуратное и чистое, все недорогое, прямо с вешалки из супермаркета у автомагистрали. Глядя на него, никак нельзя было догадаться ни о таланте к вождению машины, неотъемлемой составной черте Ричарда, ни об агрессии, подпитывающей его, ни о ненависти, которой объяснялась эта агрессия, ни о духовной пустоте, ни даже о его ремесле — ремесле убийцы.
— Ники Свэггер, журналистка.
Это было забавно, даже смешно, но Ники нравилось. Вот и сейчас она улыбнулась, произнеся эти слова вслух.
Ники Свэггер, журналистка. Это полностью соответствовало действительности. В свои двадцать четыре года Ники работала в отделе криминальной хроники в бристольской газете «Курьер геральд», в городе Бристоль, штаты Теннесси и Виргиния. Выражение «штаты Теннесси и Виргиния» было странным, но оно отражало необычную географическую реальность: газета выходила в городе, расположенном сразу в двух разных административных единицах. Одна половина Бристоля находилась в «Штате добровольцев», другая — в «Старом доминионе»; [1] граница между штатами проходила прямо по городу с населением в сто тысяч человек, расположенному в южной части долины Шенандоа. Это была земля лошадей, земля ферм, земля каменоломен, но в первую очередь, и особенно в данное время года, это была земля НАСКАР. [2] Приближались большие гонки, и скоро этому относительно небольшому городку предстояло превратиться в самый многолюдный город Теннесси: ровно через неделю сюда съедутся триста пятьдесят тысяч граждан государства НАСКАР (кто-то предпочитает называть это государство империей пива «Будвайзер») на одну из первых пятисотмильных гонок нового сезона. Ники сгорала от нетерпения!
Но сейчас Ники ехала на своем «вольво» по шоссе номер 421 штата Теннесси из города Маунтин-Сити, административного центра округа Джонсон, расположенного в двадцати с лишним милях от Бристоля. Преодолевая крутой подъем, она осторожно вела машину по серпантину, извивающемуся змеей по склону Железной горы. Молодая женщина понимала, что ей нужно быть предельно внимательной, поскольку уже совсем стемнело и видимость была ограниченной. Иногда водители, следующие по ночам из одной забытой богом дыры в другую по более коротким и пустынным, но зато более опасным местным дорогам, разбивались насмерть, а жизнь по-прежнему оставалась для Ники замечательным приключением, и она хотела насладиться каждым ее мгновением.
Взглянув на спидометр, Ники убедилась в том, что держит скорость около сорока миль в час, то есть в пределах нормы. Окружающий мир за ветровым стеклом состоял лишь из двух конусов света, озарявших на двести пятьдесят футов вперед узкую полосу асфальта, а резкие повороты следовали с захватывающей дух частотой. Водила Ники изумительно, вероятно потому, что в юности досконально изучила природу автомобилей, проведя многие годы на Диком Западе, среди лошадей и гоночных машин, свидетельством чему были многочисленные медали и шрамы, а также несколько комнат, забитых наградами, лентами и собственными фотографиями. Девушка на снимках неизменно была красивой, но также неизменно слегка растрепанной, и, как правило, позировала она на фоне машины. Рядом с ней всегда присутствовали ее мать, привлекательная светловолосая женщина, как будто вышедшая прямо из фильма Говарда Хоукса, [3] и отец, чье армейское прошлое было написано на дубленой коже спартанского щита, каковым являлось его загорелое, обветренное, неулыбчивое лицо.