Горечь была настолько нестерпимой, что Сэм едва не выдернул последние четверть дюйма ленточки, вырывая чеку. Однако он все же сдержался.
«О Господи, — думал он, — только сделай так, чтобы я остался в живых, и моя благодарность будет безграничной».
Наконец снова вернулся Гарри. Сэм услышал, как шериф испуганно прокрался по коридору и остановился в дверях гостиной, тяжело дыша.
— Сэм... — запинаясь, произнес он, и по его тону Сэм понял все.
— Да?
— Сэм, никто не согласился. Это очень рискованно. Я не могу никого ни в чем винить, вы же понимаете, правда? Я хочу сказать, или эта штуковина вот-вот рванет, или это просто бутылка пепси-колы, и тогда мы от души посмеемся. Но если верно первое, смерть еще одного человека... какой будет от этого прок? По-моему, и одного достаточно. Жаль, что здесь нет Эрла. Он бы справился.
— Черт побери, Эрла здесь нет, так что нам надо обойтись своими силами. Но у меня пальцы адски болят, руки трясутся, спину сводят судороги, колени подгибаются. О, и перед глазами все плывет...
— Сэм, я...
— Да, Гарри?
— Сэм, я больше не могу здесь оставаться. Если минометная мина взорвется в такой близости, я отправлюсь к праотцам вместе с вами. Извините, Сэм. Вы же все понимаете, правда? Или сюда подоспеют военные саперы, или это никакая не минометная мина. А я все равно ничем не смогу помочь.
— Ну хорошо, Гарри.
— Не хотите, чтобы я передал что-нибудь жене и детям?
— Только то, что они и так знают. Что я их очень люблю и сожалею о том, что не был для них лучшим отцом и лучшим мужем. А теперь, Гарри, убирайтесь отсюда ко всем чертям и молитесь.
Но Гарри его не слушал.
С улицы донесся какой-то шум, громкие голоса. Неразборчивые обрывки фраз залетели за угол и достигли гостиной, где неподвижно стоял Сэм, натягивая ленточку, терзаемый болью, которая разливалась по рукам и ногам. Пот градом катил по его лицу, срываясь с густых бровей.
— Вам нельзя...
— Я же говорю...
— Шериф, мы пытались...
— Она не желает даже слышать...
— Миссис Лонгакр, вы должны понять, — увещевательным тоном произнес шериф, — что это крайне опасно...
— Черт побери, — послышался звонкий, резкий голос Конни Лонгакр, — уйдите с дороги, Гарри Дебаф, иначе я натравлю на вас такую свору адвокатов, что вы больше никогда ногой не ступите на эту планету и навечно останетесь на той ракете трусов, которая вас сюда доставила.
С этими словами она вошла в гостиную. За ней по пятам спешили шериф и двое его помощников, но им не удавалось остановить напористую женщину.
Конни была прекрасна. У нее были светлые волосы, нежная кожа и тонкий, как лезвие топора, нос. Конечно, ей не помешало бы обзавестись более внушительным подбородком, сменить серо-стальные глаза на голубые или зеленые и одеваться, как подобает женщине, а не носить постоянно джинсы, ковбойские сапоги и свитера. И все же сейчас Конни предстала таким захватывающим видением, что Сэм едва не расплакался.
— Конни, ради всего святого, уходи отсюда. Это...
— Сэм, мы пытались ее остановить.
— Миссис Лонгакр, это место преступления, и ваше присутствие здесь противозаконно.
— Мэм, ваш супруг...
— Так, вы все, заткнитесь немедленно. Я уже услышала все, что вы могли мне сказать. Убирайтесь немедленно, трусы, и молитесь, чтобы я смогла помочь Сэму, в противном случае Рэнс, мой муж, придет в страшную ярость.
— Мистер Сэм, я... — начал было шериф.
— Сэм, что тут происходит?
— Конни, ради бога, эта штуковина может в любой момент взорваться.
— Миссис Лонгакр, будьте добры, пройдите сюда и...
— Не смейте ко мне прикасаться! — крикнула Конни, и помощники шерифа отшатнулись назад.
Шериф Дебаф, помявшись, тоже признал свое поражение.
— А теперь, Сэм, — сказала Конни, приближаясь к нему спокойно, словно трехмачтовая шхуна под девятью парусами при хорошем попутном ветре, — объясни, черт побери, что тут у нас?
— Конни, я не могу...
— Сэм, я не собираюсь сидеть в машине и ждать, когда ты взлетишь на воздух, так что лучше говори, что мне делать, и не тяни время!
Конни разрезала картон медленно, полностью сосредоточившись на своих действиях. Хирургические ножницы были очень острые, и она резала ровными движениями, спокойно, без спешки, не отвлекаясь, как будто ей приходилось разминировать бомбы всю свою жизнь. Почти вся коробка уже была разрезана.
— Что ты видишь?
— Подожди секундочку.
Умелым движением ножниц Конни расправилась с последней полоской картона. Аккуратно положив ножницы на стол, она своими бледными и изящными, но уверенными пальцами убрала заднюю половину коробки.
Комната тотчас наполнилась запахом космолина.
— Какая отвратительная вонь, — заметила Конни.
— Армейская оружейная смазка.
— Кажется, тут внутри скомканная бумага.
— Ты можешь ее убрать, чтобы стало лучше видно?
— Попробую. Дорогой, ты-то как?
— Замечательно. Так хорошо мне еще не было никогда в жизни. Я так счастлив, что вот-вот пущусь танцевать.
— Ну же, ну же, дорогой. Когда все останется позади, мы с тобой выпьем по мартини, пожмем друг другу руки и разойдемся по своим счастливым супружеским парам.
— Конни, ради бога...
— Ну хорошо, вытаскиваю. Подожди немного.
Воспользовавшись кончиками ножниц в качестве пинцета, Конни вытащила один кусок скомканной газеты, другой, затем еще один.
— Так, теперь я вижу нашу бомбу, — доложила она.
— И?
— Хм, ну и гадкая же она! Дюймов восемь в высоту, с короткими маленькими перышками на стержне у основания. Форма каплеобразная, цвет зеленый, в середине выпуклый ободок. Наконечник конический, но из него торчит какая-то дрянь, что-то вроде трубки. Хорошо разглядеть я не могу, но, похоже, наверху целая паутина проводов.
— Ты не видишь, какие из этих проводов выходят из коробки? Через отверстие?
— Дорогой, тут слишком темно. У тебя случайно нет при себе фонарика?
— Ага, прямо здесь, в кармане. Сейчас положу бомбу и достану.
— Сэм, прекрати паясничать, пусть даже ты вот-вот превратишься в кусок швейцарского сыра.
— Фонарик где-то был, но, господи, я совершенно не помню, где именно. Возьми лампу.
— Твоя жена будет очень расстроена.
С этими словами Конни подошла к краю стола, взяла лампу и сорвала с нее абажур. Осторожно высвободив шнур, она поднесла лампу к коробке и щелкнула выключателем. Сноп яркого, резкого света заставил Сэма вздрогнуть, а делать это было никак нельзя, поскольку он едва не выпустил ленточку.