— Господи, — пробормотал Эрл, оставшись совершенно обнаженным.
— Заткнись, парень, — бросил один из верзил-охранников, а их собралось в комнате не меньше пяти.
— Смотрите, у него тут татуировка, — заметил другой. Охранник склонился к полустертой надписи, наколотой синими чернилами на плече у Эрла.
— «Semper fi» [17] , — прочитал он. — Он из морской пехоты. Парень, ты у нас герой войны?
Эрл ничего не ответил; с некоторыми людьми говорить просто невозможно.
Внезапно в него ударила струя воды — сильная, мощная, под большим напором, сбившая его с ног и опрокинувшая на спину. Истинной целью этой водной процедуры были не соображения гигиены, хотя, вероятно, определенное очищающее действие она оказала. Струя буквально пригвоздила Эрла к полу, по-своему грубо смывая с него грязь. Наконец струя иссякла, и Эрл внезапно почувствовал себя обессилевшим, увядшим и задрожал от холода. Никакой одежды ему не предложили. Полностью обнаженного, его потащили к следующему пункту остановки.
* * *
— Мое имя, — сказал мужчина, — не имеет никакого значения. Однако я хочу, чтобы ты уяснил: имя у меня есть. Настоящее имя, но ты его никогда не узнаешь.
Эрл сидел на деревянном стуле. Его оставили обнаженным, в цепях, совершенно беспомощным перед этим сержантом охраны, на которого стоило посмотреть, и это будет еще слишком мягко сказано.
— На тот случай, если ты еще недоумеваешь, куда попал, — продолжал сержант, — позволь тебя просветить. Ты находишься в так называемом «доме порки». Здесь я осуществляю определенные процедуры, необходимые в нашем учреждении. Работа грязная, но без нее не обойтись. У меня получается очень хорошо. Все заключенные твердо знают одну вещь. Ну, точнее, две вещи. Во-первых, надо держаться подальше от «дома порки». И во-вторых, ни в коем случае нельзя выводить из себя Великана.
Это был тот самый человек, который спас Эрла из петли, после чего оглушил его одним ударом, от которого у Эрла разнесло всю левую половину лица. Эрл посмотрел на него, подозревая, что, находясь в присутствии этого человека, лучше держать взгляд потупленным.
Сержант весил фунтов двести сорок — двести шестьдесят, из которых на жир не приходилось ни одной унции: только мышцы. Судя по всему, он часами тягал гири, гантели и штанги, наращивая такую мускулатуру. Сержант снял темные очки, и Эрл смог заглянуть в его маленькие красные глазки, налитые кровью и близорукие, — наверное, его единственное слабое место. Бледная кожа Великана под лучами тропического солнца обгорела бы мгновенно, словно подожженная, поэтому он носил широкополую шляпу и перчатки, а оливково-зеленая рубашка с длинными рукавами была наглухо застегнута до самого верха. Его светлые волосы обладали не желтизной соломы, а белизной свежевыпавшего снега.
— Великан. Ты скоро очень хорошо узнаешь это имя, — продолжал сержант, обращаясь к Эрлу, — так что я объясню тебе, что к чему. Великан. Это прозвище. Так обращаются ко мне те, кто служит под моим началом. Еще так обращаются ко мне немногие избранные, которым я доверяю: наш врач, цветная прислуга, работающая здесь, повара и так далее. Так меня называют и осужденные, но только за глаза, ибо им известно, какое наказание ждет их за неуважение. Итак, ты знаешь, как я получил это прозвище?
Эрл не думал, что этот вопрос требует ответа, однако в следующее мгновение другой охранник, державшийся в тени, что есть силы обрушил дубинку ему на запястье, едва не сломав кость — но все же не сломав.
Эрл отдернул руку, мгновенно онемевшую от боли.
— Нет, — наконец выдавил он.
— Нет что?
Бах! Еще один удар.
— Нет, сэр! — поспешно поправился Эрл, дрожа от невыносимой боли.
— Гораздо лучше. Так или иначе, вероятно, ты думаешь, что свое прозвище я получил потому, что большой. Но на самом деле это не так. В течение многих лет у меня было другое прозвище. В те дни я не был большим, я был слабым. Я только жрал и с...л и постоянно служил объектом насмешек. Ты следишь за моей мыслью?
Эрл подумал, что этот человек сумасшедший. Определенно, у него не все дома.
— Я был жирным слабым мальчиком с красными глазками и белыми волосами — отклонение, по-научному именуемое «глазной и кожный альбинизм». У меня был маленький курносый носик. Я чавкал за столом и нередко пукал. Я совершенно не следил за собой. Поэтому меня называли Боровом. Самое подходящее прозвище, ты не находишь? Боров. Так меня называл папаша, так меня называли мамаша и три брата. И это продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать лет. Как ты думаешь, меня радовало такое положение дел?
— Нет, сэр.
— Нет, сэр. Борова это совсем не радовало. «Боров, твою мать, шевели своей задницей и иди сюда, бестолковый кусок свинячьего дерьма!» Поэтому однажды, когда ему было пятнадцать лет, Боров взял в руки топор и разрубил мамашу, папашу и троих братьев на мелкие кусочки. Этот день стал самым счастливым в его жизни. Это случилось в другом штате, далеко-далеко отсюда, когда Боров носил другую фамилию, однако это случилось, смею тебя заверить. Я бежал. Бросил все и бежал. Мне пришлось много раз начинать с нуля, я пережил много приключений и научился до определенного предела верить в себя, пока наконец не решил однажды, что больше никогда не буду слабым и трусливым. Я устроился работать на строительство железной дороги, укладывать рельсы. Пять лет я таскал тяжелые рельсы и становился все сильнее и сильнее. Я открыл для себя тренажерные залы. Перетаскав миллионы фунтов чугуна, я обнаружил, что у меня особое строение мышечных тканей, позволяющее им замечательным образом откликаться на нагрузки. Я paботал. Я учился. Я начал драться. Как выяснилось, получалось это у меня очень неплохо, потому что во мне скопилось много злости и я любил причинять другим боль и смотреть на их мучения. Мне нравилось заставлять людей плакать и показывать им, что в этом мире им больше не на что надеяться.
И куда оставалось податься такому человеку, как я? Естественно, нашлось только одно место: я устроился в управление исправительных учреждений штата Миссисипи, где мои таланты не только оценили по достоинству, но и стали всячески поощрять и развивать. И вот сейчас я сержант и руковожу всей этой проклятой могучей машиной возмездия и справедливости. Мои друзья называют меня Великаном, и всякий раз, когда я это слышу, я думаю о том, как Боров превратился в Великана, сколько времени это заняло, каких трудов стоило, каких сил и целеустремленности потребовало. Я рассказываю тебе обо всем этом, осужденный, чтобы ты понял, что имеешь дело не с обычным человеком. Перед тобой существо, олицетворяющее собой сгусток воли, которое пойдет на все, чтобы выполнить то, что нужно выполнить. У тебя нет никаких прав. Тебе неоткуда ждать помощи. Тебе не на что надеяться. Во всей вселенной для тебя не осталось ничего, и ты вынужден подчиниться могуществу моей воли и признать мое беспрекословное господство. Всяческое сопротивление безнадежно. Я превосхожу тебя во всех отношениях — физическом, моральном, умственном и духовном. Если ты осмелишься мне перечить, я без колебаний сотру тебя в порошок. Ты все понял?