— Кто мог так поступать с мальчиком?
— О, обычно это дело рук отца. Я представляю себе отца, который втайне ненавидит себя, у которого почти наверняка имеются проблемы с алкоголем, который, весьма возможно, связан по работе с применением насилия и которого почти наверняка жестоко избивали самого. Он считает себя вправе вымещать на родном сыне свой гнев на мир, так жестоко разочаровавший его. Но на самом деле он вымещает гнев на самого себя, гнев из-за осознания того, что он не тот мужчина, каким его считает мир, и испытывает большие трудности с поддержанием видимости. Я ничего не знаю точно. Я только знаю, что он был бы жалок, если бы не был настолько опасен.
— А если он был полицейским?
— И снова я могу только высказать свои предположения. Но он почти наверняка был человеком, привыкшим применять силу. Он должен был верить в силу. Его работа заключалась в применении силы.
— Этот использовал ее направо и налево. И не только по отношению к своим сыновьям. Жители его города считают его самым натуральным героем, образцом для подражания.
— Опять же ничего удивительного. Почти банально. Кто знает, почему так случается? Здесь мы сталкиваемся с различием между персонификацией в публичной и частной жизни. Мы полагаем, что происходящее дома, так сказать за стенами крепости, никого постороннего не касается.
— Предположим, что у этого парнишки был старший брат. Он тоже подвергался истязаниям?
— Я не знаю. Но не думаю, что подобный образ поведения может возникнуть внезапно, ни с того ни с сего. Это древняя, почти повсеместно распространенная ситуация. Мое предположение: он тоже подвергался избиениям.
— Тот мальчик, старший брат умершего. Он покинул дом, когда ему было шестнадцать, вступил в морскую пехоту и никогда больше не возвращался домой. Что он мог чувствовать?
— Мистер Хендерсон, я не психолог и не психиатр. И у меня нет рентгеновского зрения, которое позволяло бы видеть человека насквозь. Все, что я вам говорю, это лишь достаточно вольные предположения.
— Да, сэр, конечно. Но никто не разбирается в этих делах лучше вас.
— Что ж, я думаю, что этот старший брат должен испытывать печаль, гнев и глубокое чувство вины за то, что выжил. Можно также ожидать, что у него будут определенные, скорее всего не очень глубокие, нарушения в эмоциональной сфере. С большой долей вероятности можно предположить, что у него сложилось нездоровое представление о вселенной: он будет все время ожидать, что мир в любой момент может разрушиться и какая-то непреодолимая злая сила ворвется и нанесет ему жестокий удар. С таким чувством трудно жить. Ему грозит серьезная опасность превратиться в чудовище.
— А может он стать героем? Безумным героем, который наслаждается риском?
— Знаете, об этом я не думал. Но могу представить себе, что война превратилась бы в идеальный ковчег для его гнева. Он получил бы в этих условиях полную свободу. И во время участия в боях его не так часто посещали бы призраки прошлого. Поэтому в тех ситуациях, где другим было бы страшно, он, настолько погруженный ранее в свои переживания, мог бы чувствовать себя очень хорошо, потому что его воспоминания оказались на этот раз эффективно заблокированными. Он был на войне?
— Он получил медаль Почета за бои на Иводзиме.
— Очень внушительно. А что случилось с отцом?
— Он был офицером правоохранительных органов, и его убили. Я предполагаю, что он чересчур пристрастился бить людей по головам и ударил какого-то парня, у которого оказалось оружие.
— Иногда бывает, что правосудие обретает именно такой вид.
— Никогда не думал, что скажу такое о мертвом полицейском, но — да, иногда правосудие бывает и таким.
— Это там.
— Откуда ты знаешь?
— Я пошел туда и увидел.
— Откуда ты знаешь?!
— Если посмотреть снаружи, то будет видно, что в задней стене там четыре окна. А вот если зайти внутрь, туда, где стоят автоматы и прочие игорные штучки, то увидишь только три окна. Там в тылу своего рода мертвая зона. Это должно быть там.
— Ты уверен?
Френчи, вернувшийся накануне, сидел за столом перед Эрлом и Ди-Эй, которые только что прибыли из Хот-Спрингса. Солнечный день недавно перевалил за полдень; снаружи лежал Техас и ничего, кроме Техаса. Жара стояла сильнее, чем в адском пекле, воздух был суше, чем в пустыне, и все деревянные конструкции, казалось, должны были вот-вот растрескаться. Завывающий ветер поднимал тучи желтой пыли и гонял их взад-вперед. Трое мужчин обливались потом, но не снимали пиджаков и галстуков, они сидели в зале, предназначенном для общих собраний, и обсуждали важные вещи.
— Да, вот именно. Плюс к тому, если выйти и проследить за телефонными проводами, то будет видно, что там, в переулке, необыкновенно много столбов. Где хватило бы только одного столба, стоят два, для всех линий. Я знаю. Я проверял. Это там, в клубе «Огайо». И в этом есть смысл. Там центр города, он может добраться туда пешком, он может следить за работой там. Оттуда близко ко всему, а в этом месте всегда полно народу, и никому даже и в голову не придет, что там можно спрятать телефонный узел. Мы никогда не нашли бы его.
— Но ты же его нашел, — сказал Эрл.
— Ну да, я нашел. Но ведь я же гений. У меня очень хитрые мозги. Так все говорят.
Юноша смущенно улыбнулся, как будто был не совсем уверен, что все идет так, как он рассчитывал. Ди-Эй Паркер и Эрл смотрели на него твердыми пристальными взглядами.
— Возможно, он прав, — сказал Ди-Эй. — Мы должны проверить.
— Это находится в клубе «Огайо». Говорю вам, что центральная контора именно там. Не в казино, но на том же самом втором этаже, в задней части здания. Это совершенно очевидно. Я все разведал.
Френчи улыбнулся с видом человека, который точно знает, что улыбка помогает ему выиграть в глазах окружающих.
— Мы съездим туда завтра и проверим все на месте, — сказал Ди-Эй.
— Да, — согласился Эрл.
— Мы могли бы прикрыть эту штуку уже в начале следующей недели, — горячо заявил Френчи. — Стоит только отрезать провода, и Оуни конец. Вы ведь сами так говорили. Это ключ. Что он сможет предпринять? У него же нет другой подключенной точки, и все его букмекерские конторы умрут. Они загнутся за несколько дней. Что ему в таком случае делать? Тратить собственные деньги, чтобы поддерживать остальную деятельность? Или сматываться? Мы все знаем, что он смотается. Оуни уже поглядывает на дверь.
Он превосходно сумел все обобщить.
— Здесь есть одна проблема, — хмуро заметил Эрл.
— Какая же, Эрл? — спросил Ди-Эй. — Похоже, что парень кругом прав. И Оуни не будет взрывать никаких бомб в Ниггертауне, потому что, как только он лишится своего телефонного узла, все его прикормленные судьи и полицейские разбегутся от него, сразу сообразив, что у него не осталось денег, чтобы заплатить им.