А я люблю этих энтузиастов, организаторов моих встреч с читателями. Им самим ничего не нужно. Стараются, болеют «за общее дело», просто, «чтобы жизнь продолжалась» в каком-нибудь Балтиморе или Ганновере. Чтобы продолжалась жизнь на русском языке. И вокруг них сплачивается такая же истовая публика. Иногда не слишком многолюдная, иногда — как в Чикаго, например, или Сан-Франциско — собирается зал и на пятьсот, и на восемьсот человек…
— ВЫХОДИТ, СВОЕГО ЧИТАТЕЛЯ ВЫ ЗНАЕТЕ В ЛИЦО? ВЫ ОБЩАЕТЕСЬ С ЧИТАТЕЛЯМИ НЕПОСРЕДСТВЕННО, ЛИЧНО, ЗАИНТЕРЕСОВАННО. ЭТО УТОМЛЯЕТ?
— Непростой вопрос. С одной стороны — попробуйте-ка подписать в антракте и после выступления книг двести, — это когда с тебя пот ручьем бежит (выступаешь ведь под софитами), и чувствуешь себя выжатой, как лимон. Да подписать надо не абы как, не просто — размашистая подпись; надо так подписать, чтобы человеку стало ясно: он особо отмечен. Помните, как Маргарита на балу у Сатаны принимала гостей?
Вот и сижу на сцене, и каждому надписываю: «Милой Ольге Николаевне»… «Симпатичному Сэму Бершадскому»… «Тете Наташеньке в день рождения»… — знаете, как гравер в будочке. Что ему велят, то и нацарапает.
С другой стороны, эти внимание и любовь, конечно, трогают до слез. Часто во время выступления такие записки приходят, что, хотя бы на минутку становится ясно: нет, вся я не умру.
— А КАКУЮ-НИБУДЬ ОСОБО ТРОГАТЕЛЬНУЮ ПОМНИТЕ?
— Да вот однажды в Москве, в Доме литераторов мне передали записку: «Дина Ильинична! Если б вы знали, как вас любят в Московском зоопарке!»
Разве это не счастье?
К тому же, на сайт мне многие пишут. Я, конечно, не в состоянии отвечать всем, но иногда отвечаю — на особо интересные письма. Или если чувствую, что человеку плохо, что ему просто необходим мой ответ. Мой читатель (я имею в виду не того, кто случайно пролистал пару страниц, а того, кто, прочитав одну мою книгу, ищет потом другую) — это человек, взыскательный к миру, который его окружает; к качеству юмора, умению видеть и показать деталь, случай, характер… Словом, человек, не чуждый игре в самом широком смысле этого слова.
Хотя, в таких вот поездках встречается еще одна категория читателей — это писатели. Не собратья по цеху, а просто пишущие по тем или иным причинам люди. Пенсионеры, с воспоминаниями «Моя жизнь и работа на Харьковском тракторном», дамы в возрасте мадам Грицацуевой с нежными элегиями, посвященными очередному великому комбинатору, местные классики, убежденные, что я знаю «на какие рычаги надавить там, в Москве», чтобы издательство ЭКСМО в срочном порядке издало книгу стихов «И встает любовь!»… Причем, все они совершенно уверены, что я обязана помнить и их, и их рукописи.
А ведь еще мало кто знает о моем врожденном пороке: я не узнаю лиц. Вернее, не совмещаю имени человека с его внешностью. Когда, бывает, случайно сталкиваюсь на улице с собственным мужем, первая моя мысль: «Я этого парня где-то видела». Нет, конечно, если прихожу домой, и он открывает мне дверь, я понимаю, что у нас более близкие отношения.
Однажды — не помню где, — я вычитала, что, таким же недостатком страдал американский дирижер Томас Бичем. Выкручивался он, примерно, как и я: если после концерта к нему подходил некто и спрашивал: «Маэстро, вы меня помните?», — Бичем, улыбаясь, отвечал: «Да-да, конечно! Как поживает ваш папа? Чем он занят?»
Это действовало безотказно до тех пор, пока после одного концерта к нему не подошла молодая особа и спросила: «Маэстро, вы меня помните?»
Бичем привычно воскликнул: «О, да-да, конечно! Как поживает ваш папа? Чем он занят?»
Молодая особа несколько смутилась и проговорила: «Спасибо, у папы все в порядке. Он по-прежнему остается королем Англии».
У меня, можете вообразить, тоже случаются по этому поводу грандиозные, позорные «накладки». Но как человеку скажешь: не помню ни тебя, ни этого города, ни дурацкой рукописи, которую ты мне подсунул?.. Нет, я слишком трепетно отношусь к процессу заполнения листа бумаги буквами и словами. Вот и кручусь, как карась на сковороде.
Картинка по теме:
Мой третий приезд в Детройт. Публика там неизменно собирается симпатичная, отзывчивая, легко реагирующая на шутку.
Последние минуты перед началом выступления. Я стою за столом (никогда не выступаю сидя), перебираю в папке какие-то листки, делаю на них какие-то пометки. Жду, когда все усядутся.
В такие минуты ко мне обычно не подходят, не хотят отвлекать.
Но тут вижу: по проходу между рядами твердой целеустремленной походкой прямо на меня идет сухопарый старичок.
— Вы хотите сказать, что не узнаете меня? — шагов за пять кричит он, так как в зале еще стоит шум. Подходит, пожимает руку.
— Нет, почему же, — вежливо и приветливо (выучка!) отвечаю я, — конечно, я вас узнала.
— И прочитали рассказ, который я вам дал?
(В прошлый раз я выступала в Детройте три года назад.)
— Конечно, — глядя на старичка прозрачными глазами «голубого воришки», отвечаю я. Мне надо, чтобы он немедленно сгинул. — Прочитала. Хороший рассказ.
— Могла бы и позвонить! — говорит он.
Это «красная черта», после которой сам бог велел отправить старого наглеца в свободное плавание. Но перед выступлением я не позволяю сбить себя с панталыку, да и неловко грубить пожилому человеку.
— Я звонила, — невозмутимо-приветливо отвечаю я. — Но у вас было занято.
— А я вот отлично помню прошлый ваш приезд — у меня прекрасная память! Вы стояли там, в углу, курили…
— Я не курю… — Плохо то, что я все же начинаю раздражаться.
— Вы мне рассказываете! У меня память, как компьютер! Я помню все даты, и кто что когда сказал и сделал. Помню, как на снимке: вы стояли вот так, прислонились к косяку, и курили.
— Вынуждена вас огорчить, — твердо говорю я. — У меня с юности астма, и я не знаю — с какого конца и в какое отверстие вставляют сигарету.
Он несколько мгновений смотрит на меня яркими глазами табачного цвета. Публика, между тем, уже заняла места, и от дверей к нам направляется встревоженный организатор вечера, который, по всей видимости, знаком со старичком.
И тогда, прежде чем ретироваться, неугомонный любитель справедливости поднимает палец и торжествующе говорит:
— Значит, в тот вечер вы решили расслабиться!
— ВЕРОЯТНО, ПРИ ВСЕЙ НАГРУЗКЕ В ТАКИХ ПОЕЗДКАХ ВЫ ВСЕ ЖЕ ЧЕРПАЕТЕ И СЮЖЕТЫ, И ТИПАЖИ, И ПЕЙЗАЖИ?.. НИЧТО НЕ ПРОПАДАЕТ?
— У рачительного хозяина колосок с телеги не упадет. На днях мне приятельница рассказывала про дочь: та в армии; каждую неделю, как положено, приезжает на субботу домой, потом возвращается на свою базу, где служит. По-русски говорит неплохо, а вот пишет крупными печатными буквами, как ребенок.