Запомнилась стена храма, оголенная, частично опаленная взрывом, в сетке трещин, но выдержавшая мощный удар; огненный вихрь смахнул, ободрал с нее каркас лесов и защитную сетку, вместе с несколькими рабочими, которые трудились на лесах – но не все они погибли или даже всерьез пострадали – основная энергия взрыва выхлестнулась в горловину переулка и еще обрушилась на паркинг и два офисных здания…
И еще то, как спасатели и еще какие-то люди в штатском и форме суетились возле останков развороченной взрывом иномарки, прогоревший, деформированный каркас которой был развернут почти поперек переулка – кажется, они пытались как-то извлечь, вырезать из оплавленного и в то же время густо изрешеченного чем-то вроде шрапнели железа то, что еще совсем недавно было живой человеческой плотью.
И еще запомнилось то, как он поднял у противоположной от храма стены, которую пожарные наконец перестали поливать водой, гвоздь…. обыкновенный гвоздь-«пятидесятку», чуть согнутый, как будто его уже однажды во что-то заколачивали: вот тогда-то, когда Мокрушин, сам не ведая зачем, сунул его в карман куртки, к нему подошли и попросили предъявить документы.
Запомнился – разве такое забудешь когда-нибудь? – круглой формы предмет, заброшенный в самый конец паркинга. Оранжево-багровый, он напоминал футбольный мяч – для игры на зимнем заснеженном поле. Но это был не мяч, одному из строителей оторвало голову вместе с нахлобученной на нее каской. Никто почему-то не убирал этот предмет, смахивающий на мяч, – видно, дело до сбора «фрагментов» еще не дошло – просто обходили или же переступали, точно так же поступал и Рейндж, когда снова и снова натыкался в переулке на этот жуткий шар…
А потом кто-то у него на глазах что-то эдакое попытался вытащить из-под неразобранной пока груды обрушившихся лесов. Это «нечто» оказалось рукой, вернее, кистью руки… и уже в следующую секунду Мокрушин понял, что он более не может сдерживать поднимающийся к горлу тошнотный комок…
Как слепой, почти на ощупь, он кое-как выбрался из этого адского переулка, но до ближайшей подворотни или какого-то места, где нет свидетелей, – не дотянул.
Весь кофе, которым он пытался сегодня с утра пораньше себя взбодрить, – кружек семь, а то и поболее будет – он разом исторг из себя, едва не выворотив наизнанку заодно и желудок.
При этом его качнуло в сторону – как перебравшего лишку мужика, – и он, Мокрушин, стараясь заново обрести равновесие, случайно оперся на кого-то, кто тут же отреагировал сердитым и показавшимся странно знакомым голосом:
– Эт-то ещщще что такое?!! Вы… вы… что себе тут позволяете?! Ты-что-оглох-я-кажется-с-тобой-разговариваю?!!
Рейндж вытер ладонью губы, отцепил другую руку от «сердитого», которого он, за отсутствием поблизости уличного фонаря или, скажем, стены, несколько секунд вынужден был использовать как подпорку, выпрямился, протер пальцами мокрые глаза, пытаясь навести «резкость».
– Черт, – пробормотал он, узнав среди группы начальников из разных ведомств, непонятно как оказавшихся вдруг у него на пути, генерал-лейтенанта Н., того самого, на ковре которого он побывал несколькими часами ранее. Затем, спохватившись, уже вполне внятно произнес: – Виноват, товарищ генерал!
Какой-то из «свитских» в полковничьем чине резво выхватил из кармана носовой платок, и, присев на корточки, принялся счищать с генеральских ботинок, на которых теперь были тщательно завязаны шнурки, и с окантованных лампасами брючин содержимое мокрушинского желудка.
– Мокрушев! – рявкнул генерал Н., у которого от негодования опасно накалилось лицо под высокой, как палуба авианосца, тульей фуражки. – Вы-что-с-ума-сошли?!!
– Мокрушин, – поправил его Шувалов, который, по закону подлости, тоже присутствовал при этой нелепой сценке. – Идите, Мокрушин, к своей машине, за оцепление, вам здесь делать сейчас совершенно нечего!
Рейндж отступил в сторону, давая пройти генералам и их свите, большая часть из которых только сейчас прибыла к месту ЧП, и даже успел услышать, как генерал Н., обращаясь то ли к Шувалову, то ли еще к кому, гневным голосом сказал:
– Развели тут, понимаешь, неженок, слабаков! Увидел небось чьи-то кишки… и весь изблевался! Как с такими прикажете воевать с террором!? Ну нет, гнать таких надо из органов, сраной метлой гнать!..
Мокрушин забросил в рот очередную порцию мятных леденцов, после чего повернулся к Измайловой, в компании которой он уже около часа выжидал, когда нарисуется Шувалов (машина начальника была припаркована рядом с их «Гелентвагеном»).
– Ну? Что там говорят, Анна?
Вообще-то в тачке у них имелась рация, позволяющая сканировать все основные частоты на УКВ, милицейские и спецслужбистские. Имелись также два комплекта «тактических» переговорников: радиопередатчик скрытого ношения и «скобка» с микрофоном и микродинамиком, крепящаяся на ушной раковине. Измайлова как надела «скобку», так и ходила все это время; вдобавок еще, когда они уселись в салон джипа, она включила рацию, выставив одну из милицейских волн.
– Я слышу то же, что и вы, – сухо сказала Измайлова.
– У меня что-то уши заложило. – Теперь Мокрушина стал преследовать мятный запах, и он потянулся за сигаретой, чтобы чем-то его перешибить. – Как будто ваты насовали… Ну что там с количеством «двухсотых»? Уже есть окончательная ясность?
– Вроде бы да, – после паузы сказала агентесса, зажав ладошкой микрофон, чтобы их базар не транслировался в тактическую сеть задействованного в данном мероприятии оперсостава. – Трое погибло в «мерсе». Двое строителей, что стояли у «Газели», в принципе, нашли только «фрагменты», но есть показания одного из сотрудников офиса, и телекамеры «офисных» их тоже вроде бы отфиксировали. Охранник на паркинге, от него тоже немногое осталось. Из строителей, которых стряхнулo с лесов, один – насмерть… Двое случайных прохожих, уже на Никольской… Еще один человек, по некоторым сведениям, скончался по дороге в Склиф, информация перепроверяется… Пока такие вот данные…
– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – Мокрушин приспустил стекло, чтобы в салоне не накапливался табачный дым.
– Не было такого приказа – «думать», – съязвила Измайлова. – Когда прикажут, тогда я этим и займусь.
Мокрушин легонько поцокал языком:
– Умная девочка, далеко, наверное, пойдешь. Хорошо усвоила нашу первейшую заповедь: «Не болтай, кругом одни враги!» Ну?! Что уставилась? Влюбилась, что ли? Вторые сутки глаз с меня не спускаешь…
Пожав плечиками, медноволосая Измайлова вновь уставилась в лобовое стекло.
– Не понимаю, что это на вас нашло? – произнесла она после довольно продолжительной паузы. – Вы какой-то, Владимир Алексеевич…
– Какой?
– Ну… как будто не в себе.
«Наверное, так оно и есть, – подумал про себя Рейндж. – Укатали, видать, Мокрушина кавказские горки. Надо же, что учудил: вытошнило прямо на генеральскую свору. Может, я и в самом деле уже никуда не гожусь? Выработал, так сказать, свой рабочий ресурс? Интересно, а кто-нибудь из этих полковников и генералов – Шувалов не в счет, потому что свой брат – ликвидировал на практике хоть одного супостата? Не так, чтобы в бинокль их видеть с безопасного расстояния или «валить» в оперативных сводках – штабелями и целыми бандгруппами, а делать реальную военную работу? Любопытно также, кто-нибудь из них смог бы, к примеру, высидеть почти десять суток в забытом самими же чеченами подземном блиндаже с двумя небольшими отсеками, в одном из которых на третьи сутки был прикопан труп? Какие там запахи были, особенно ближе к концу, когда вдобавок ко всем их проблемам у Ахмеда конкретно началась гангрена – кто-нибудь из них себе вообще может представить? А конечность без наркоза кто-нибудь из этих заслуженных – судя по их чинам и высоким должностям – людей… нет, об этом вообще лучше на вспоминать, а то опять вывернет наружу…»