Он достал из сумки свой «глок» и сунул его в карман пиджака. И, рассчитавшись, резко рванул с места, промчал до развязки Шореш, развернулся и поехал назад в Иерусалим…
«Форд» отвалился. Значит, некто в нем понял, что замечен. Тогда какое-то время он остережется. Или поменяет машину.
Выходит, его пасли еще с вечера, когда они с Ириной вернулись после концерта. А может, и раньше пасли. Как это ты, болван, так легкомысленно отрешился, подумал он, или позабыл, какая умница Аркадий Викторович Босота — как он предусмотрителен, осторожен, зловещ в достижении своей цели? И если уж тебя угораздило поднять забрало и объявить свое идиотское иду на вы — неужто ты понадеялся, что Босота сидит у себя в Майями, сентиментально дожидаясь, когда ты явишься — помахивая своим кортиком, дурень!
Между прочим, сегодняшняя встреча с Иланом — он надеялся на это, — должна была кое-что прояснить и насчет кортика.
С Иланом они служили во времена оны на одной военной базе. Общий род войск как-то сближает в этой стране. Илан был моложе, вероятно, поэтому — в отличие от Кордовина — принял предложение некоего серьезного ведомства, где и продул еще лет пять жизни на поимке нехороших парней из Рамаллы, Хеврона и Газы. В конце концов, спохватился, что время бежит, и надо бы о душе подумать. По поводу души: он происходил из старинного рода испанских жителей Гранады, и в его семье, как не раз повторял он со значением, хранился ключ от гранадского дома, из которого в конце XV века были изгнаны его предки. И в Хайфский университет Илан поступил на историческое именно отделение, где и отдался в вечный плен грандиозной и трагической истории испанских евреев.
Время от времени он появлялся в Иерусалиме на разных университетских затеях, и тогда они с Кордовиным обязательно встречались, стараясь о политике не говорить — они придерживались разных взглядов на светлое будущее этой страны и ее беспокойных окрестностей.
* * *
Утренняя прогулка в тесном сопровождении заботливого «форда» со счастливым номером не выходила из головы. И пока читал лекции второму и третьему курсам, пока разбирал статью для сборника с аспиранткой, молодой религиозной женщиной (царственный разлет соболиных бровей, полуопущенный взгляд из-под хитроумной цветастой чалмы и очень высокая прямая шея в тесном воротничке), пока ждал запаздывающего Илана у дверей университетской библиотеки, — он продолжал обдумывать последовательные ходы, которые должен предпринять.
— Что ж ты запыхался, гевер, [37] зарядку не делаешь?
— Гевер, вот когда у тебя родится третий и ты всю ночь с ним проколбасишься, тогда я наутро погляжу на твою дыхалку.
Первые минуты встречи они всегда отдавали общеармейскому тону своей молодости.
— Не возражаешь, если мы посидим не тут, а в приличном месте? — спросил Кордовин. — Хороший стейк гарантирую.
— Да уж, пожалуйста. Иначе я отожру половину твоей задницы, у меня с утра ни крошки во рту.
Они оставили тачку Илана на университетской стоянке и сели в машину Кордовина. И буквально на второй минуте после поворота он увидел за собой белый «форд». Сидит, круглоголовый, стриженный бобриком, в темных очках… Выходит, они знают его расписание в университете. Ну, это нетрудно сделать через секретариат — так же, как они отыскали его в Толедо.
И поскольку некоторый план на поздний вечер уже был им составлен, воскресший белый «форд» не только не испортил, а скорее, улучшил его настроение.
* * *
Нет, положительно здешний водила должен иметь железное терпение! Ползущая впереди «ауди» остановилась рядом с пешеходом на тротуаре, и над приспущенным стеклом замелькали руки. Руки здесь необходимы даже для короткого «ах!». Пожилой господин на тротуаре принялся обстоятельно объяснять дорогу, тоже, само собой, пустив в ход руки и лицо. Забавно: по его жестам можно понять маршрут следования «ауди»: автобусная станция. Плавное закругление ладони вело дорогу влево… затем меж двумя приподнятыми предплечьями родилась водонапорная башня, завершив движение в круглых взлетевших бровях; взмыла вверх «лестница Якова» — дурацкий памятник, косо торчащая лестница в никуда: ребро ладони пересчитало все ступени… и затем уже отсыпающим, благословляющим посылом обеих рук: все прямо, и прямо, и прямо…
Илан рядом с ним наблюдал эту сценку с меланхолическим удовольствием.
— Ты не находишь, — заметил он, — что родиться глухонемым здесь гораздо милосерднее — по судьбе, — чем в любой северной стране?
Кордовин удачно припарковал машину недалеко от Кошачьей площади, на платной стоянке, замечательной своей теснотой и требованием сторожа отдавать ключи, дабы перегонять машину с места на места. Всегда терпеть этого не мог, а тут даже обрадовался: вот уж сейчас тачка будет под строгим приглядом.
Все время пути Илан совершенно серьезно рассказывал о гениальности своего младшего, пятимесячного сына. Он все понимает, все, говорю тебе — он глазами следит за каждым называемым предметом! Двое старших тоже умницы, но этот — просто гений!
Поднялись по высоким каменным ступеням в «Иерусалимские дворы», узкую щель-проулочек, где, в тесноте да не в обиде утрамбованы были несколько баров и ресторанов, в том числе этот, ресторан Эльдада — две комнаты, забитые по углам и вдоль стен сентиментальным старым барахлом: патефонами, кувшинами для воды, допотопными ламповыми радиоприемниками и швейными машинками «Зингер». Под потолком висела корзинка с яйцами, что, вероятно, должно было означать: вот только из-под курицы… Давно покойный Эльдад, дед нынешнего владельца ресторана, дал жизнь своему детищу в тридцать шестом году. Не такая уж седая старина, но приятно думать, что это заведение пережило Британский мандат и все здешние войны. Здесь готовили мясо под благоуханными, чуть островатыми соусами. Ресторан назывался «Эльдад, и всё». Точка, мол. Все, мол, этим и сказано.
Он дал Илану сесть лицом к окну — не только потому, что так лучше видел, о чем тот говорит, но и потому, что с удовольствием всегда наблюдал за живой мимикой его неправильной, со слишком крупным носом и скошенным подбородком, слишком густыми бровями, слишком близко посаженными зелеными глазами, все-таки обаятельной физиономии, всегда жалея, что должен зарисовывать ее по памяти, дома, и что не может сейчас вытащить блокнот и на протяжении обеда набросать ряд мгновенных изменений удивленного, смеющегося, нахмуренного лица своего друга.
— Детка, прежде всего, — попросил Кордовин официантку, — тащи этому страдальцу булочки с маслом, а потом мы сделаем заказ.
Девочки здесь были, как на подбор — тонкие, в черных брючках и черных тесных свитерках, — немного, некоторой порывистостью, что ли, — в данном случае, служебной, — похожие на Пилар. Как все же его задела эта девушка, подумал он в сотый раз. Моя сирота… Завтра вышлю денег.