— Откройте дверь, будьте любезны.
— А кто там?
— Молочница. Она всегда приходит в это время.
Сударь подошел к двери и спросил:
— Кто?
— Это я, Арон Маркович.
— Кто, кто?
— Это Арон, — крикнул скрипач, — откройте ему!..
Сударь отпер дверь. Администратор увидел его, отступил на шаг и прошептал:
— Где Кока?
— Вас зовут! — обернулся Сударь, чувствуя, как у него прыгает лицо, и руки трясутся, и нога выбивает быстрый, судорожный такт.
Кока вышел из ванной, держа лесенку на вытянутых руках.
— Она пыльная, — сказал он, — сейчас мы найдем тряпку! Почему вы так стремительно вернулись, Арончик?
— Я?
— Нет, вы, — улыбнулся Кока.
— Заболело сердце, Кокочка, простите бога ради старика. И вы меня, товарищ слесарь, простите…
Арон Маркович близко заглянул в лицо Сударя, и тот увидел ужас, спрятанный где-то в самой глубине стариковских маленьких глаз.
— Я сейчас, — сказал Сударь, — я вернусь через полчаса, мне в контору надо.
— Перекусите, — снова предложил скрипач.
— После, когда вернусь.
— Хорошо. Я еще побуду дома с часок.
Сударь нажал кнопку вызова лифта, но не смог дождаться, пока придет кабина, потому что все в нем дрожало от нетерпения. Он бросился вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Таксист, стоявший у подъезда, ходил около машины, свирепый и молчаливый. Он с силой захлопнул дверь и сказал:
— Снова без чемоданов? Теперь мамы нет?
— Что, денег тебе мало? — спросил Сударь. — Мы еще только на трешницу наездили, а ты от меня пятерку получил. Давай обратно, там, где были.
— Что я, помню, где мы были?
— Гони, я напомню…
Росляков позвонил в дверь. Арон Маркович спросил:
— Кто там?
— Из домоуправления.
— У нас только что были из домоуправления.
— Откройте, — сказал Росляков тихо, — хотя бы на цепочке.
Арон Маркович открыл дверь. Валя уперся в нее коленом, чтобы тот не захлопнул, и показал свое удостоверение.
— Я из угрозыска. Скажите, у вас сейчас никто не был?
— Только что ушел слесарь, — шепотом ответил Арон Маркович.
— Откройте, пожалуйста, дверь, — попросил Росляков. — Не бойтесь же…
— Откройте же дверь! — крикнул Кока. — Старый конспиратор, Арон! Вы боитесь собственной тени.
Росляков вошел в квартиру и спросил:
— Он высокий, этот слесарь?
— Да.
— Черный?
— Да.
— В босоножках и в красной тенниске?
— Да.
— И чемоданчик у него был серый?
— Был.
— Можно позвонить?
— Конечно.
Росляков снял трубку, набрал номер ближайшей милиции и попросил:
— Это из спецгруппы Садчикова. Наши люди должны выехать из управления. Ваше отделение рядом. Подошлите сюда срочно оперативников. Да. Это Росляков. Да. Он уже здесь был.
Арон Маркович спросил:
— Кто «он»? Слесарь?
— Какой он, к черту, слесарь! Убийца.
Арон Маркович сел на табурет, жалко улыбнулся и сказал:
— Кока, налейте мне валокордина. Я же говорил… А мне никто не верил…
— Что вы говорили?
— Ах, это не вам… Это я говорил юноше в такси, а он так издевался надо мной, так издевался…
Костенко подходил к подъезду, в котором жил профессор Гальяновский. Он даже не подходил, а, правильнее сказать, подбегал, потому что такси найти не смог, а если бы и нашел, то вряд ли уговорил бы шофера везти его в долг, без денег. Костенко думал, что Сударь должен быть где-нибудь рядом с домом, ожидая Читу. Но около дома никого не было, он это видел совершенно ясно, потому что шел по другой стороне улицы, чтобы был больший обзор. Когда он начал переходить улицу около подъезда, в десяти шагах перед ним заскрипела тормозами «Волга» с синими шашечками на дверцах. Из машины вышел Сударь. Костенко пошел следом за ним к лифту.
— Погодите, товарищ, — сказал он, — мне тоже наверх.
Сударь пропустил его вперед и спросил:
— Вам какой?
— Самый верхний.
Сударь закрыл дверь и нажал кнопку пятого этажа. Лифт медленно пополз вверх. Солнце то заливало кабину ослепительным желтым светом, то наступала темнота, когда начинался пролет. Пять раз солнце врывалось в кабину, и пять раз наступал тюремный сумрак.
На пятом этаже кабина остановилась, и Костенко увидел на площадке дверь. Она была прямо перед дверью лифта. На двери — медная пластинка: «Академик Гальяновский».
Сударь вышел из кабины лифта и, не оглядываясь, захлопнул за собой дверь. Костенко неслышно отпер ее и, быстро достав пистолет, тронул им Сударя.
— Тихо, — сказал он. — Руки в гору.
Сударь обернулся, будто взвинченный штопором, и полез в задний карман брюк. Костенко понял — пистолет. Тогда, быстро размахнувшись, он ударил Сударя рукояткой своего «Макарова». Ударил так, чтобы оглушить. Сударь прислонился к стене, и руки у него обвисли. Костенко достал из заднего кармана его брюк пистолет, сунул себе за пояс и сказал:
— Подними чемодан.
Сударь открыл глаза и сонно посмотрел на Костенко.
— Не надо, Сударь, — так же тихо сказал Костенко, — не пройдет номер. Не надо мне лепить психа, не поверю… Поднимай барахло!
Сударь поднял чемоданчик. Костенко открыл дверь лифта и пропустил туда Сударя. Нащупав ручку, он, не поворачивая головы, захлопнул дверцу.
Нажал кнопку первого этажа, но вместо того, чтобы кабине пойти вниз, длинно и зловеще затрещал звонок тревоги. От неожиданности Сударь подался вперед. Костенко уперся пистолетом ему в живот и сказал:
— Пристрелю.
Не отводя глаз от лица Сударя, он перевел руку выше и снова нажал кнопку. Кабина пошла вниз. Из темноты пролета она спустилась к окну, и желтое солнце хлынуло в кабину стремительно и осветляюще ярко.
«Сейчас может начаться, — подумал Костенко. — Сейчас он может кинуться на меня, потому что я слеп из-за солнца».
Он сжал пистолет еще крепче и упер локоть в ребра.
Снова наступила темнота. Лицо Сударя выплыло, как изображение на фотобумаге, когда ее опускаешь в проявитель. Его лицо казалось Костенко смазанным, словно снятым при плохом фокусе.