Премьер беседовал с американским дипломатом Гроверсом уже второй час. Разговор их, при всей его внешней доброжелательности, очень напряжен и ответствен. Шифровка, полученная от американского журналиста Губермана, аккредитованного при правительстве Читы, о возможности русско-японских переговоров, совершенно недвусмысленно говорила о том, что сейчас настал именно тот момент, когда можно «разлучить влюбленных», имея в виду Спиридона Меркулова и великого микадо. Именно сейчас представилась возможность вбить клин в японо-белодальневосточный альянс. Это возможность редкостная и очень перспективная.
Именно-то поэтому Гроверс и должен был убедить Меркулова в целесообразности американской ориентации.
Гроверс брал Меркулова логикой и сухостью, отлично зная, что японский генерал Тачибана в разговорах с премьером всегда был мягок и торжествен.
— По-видимому, господин премьер, вопрос вашего престижа на фронте борьбы с иностранной опасностью — я имею в виду конечно же красную опасность в первую голову — может решить не что иное, как уровень вооруженности ваших армий.
Спиридон Дионисьевич вел себя по-купечески хитро: жевал седой ус, повторял свою присказку — «в этом деле надо тщательно разобраться», улыбка не сходила с лица; старая заповедь: если плохи дела — улыбайся и кажись на вершине счастья. Вот только руки его производили движений несколько больше, чем обычно, — это только и выдавало волнение.
— Как вам кажется, господин премьер, я прав или нет?
— Теоретически — да, миленький мой. Только вопрос практики меня смущает. Вы далеко, а кой-кто близко. И потом, если на полную честность, говорливы больно у вас политики. Маяк — он чем ценен? Он ценен тем, что постоянно, в одном направлении подмигивает, а вы Колчаку мигали, мигали, а потом спать ушли. А наши верные японские союзники — те подобным образом не поступили.
— Мы в данном случае разбираем вопрос перспективы сопротивления полчищам, угрожающим вам с запада, из Хабаровска.
— Миленький, миленький мой Гроверс, молодой вы, хитрите слишком хитро. Вас больше всего сейчас волнует, как бы желтых — плечиком, плечиком да обратно на острова с Дальнего Востока! Разве не так? Оттого и проигрываем во всем, что норовите мелкие интриги решить, а крупной интрижки, московской, — ее вроде бы и нет для вас. Про вооружение наше для чего говорите? Из нелюбви к Ленину? Не только. Из нелюбви к микадо. Чтоб его позлить, а нас с ним рассорить.
Гроверс откинулся в кресле, чувствуя в себе остро вспыхнувшую злобу. Молодые — честолюбивы, им кажется, что нет их хитрей и прозорливей, старики, им кажется, медленно мыслят, а вон, пожалуйте, старик, старичок, а все понял, все на свои места расставил и смеется, усатый дьявол!
— Господин премьер, мы в Америке умеем ценить шутку. Вам следовало бы родиться американцем.
— Как бы мне им стать не пришлось, — ухмыльнулся Меркулов. — Уйду вот в отставку и к вам попрошусь. Ботинки чистить на улицах стану. — И без паузы: — Сколько оружия-то дадите?
— Три тысячи карабинов и патроны к ним, — быстро ответил Гроверс.
— Патронов у вас тут нет…
— Уже на подходе.
— Сколько?
— На каждый карабин по сотне.
— Думаете, этого нам хватит до Москвы? Что с пулеметами?
— Этот вопрос, а также проблема танков и артиллерии сейчас находится в стадии окончательного разрешения в Вашингтоне. По-видимому, решение этого вопроса находится в прямой связи с тем, какова будет ваша позиция.
— Не иначе как совместное заявление имеете в виду? Чтоб мои япошата заурчали, да? Не совсем это логично у вас выходит, вы передайте своим начальникам: как только я сделаю заявление, которое Токио сможет расценить как смену моих симпатий, так сразу же я получу от них в пять раз больше того, что можете дать вы. У них конгресса нет. У них все тихо решается, без шума. Если их премьер скажет «надо», то и будет так незамедлительно. А вы ратификанты, вы богатые, вам и в демократию можно поиграть. Хорошо. Я обдумаю наш разговор. Заметьте, что мне надо получить двадцать танков, двадцать аэропланов, сорок орудий и не меньше пятидесяти пулеметов — как первоначальный взнос. И еще: мне нужно знать, чего хотите вы.
— Только справедливости и…
— Бросьте, — сказал Меркулов, поднимаясь. — Не надо. Это вы для дам приберегите. Если у вас нет точных директив, запросите Вашингтон. Скорее всего, вас интересует наша береговая зона в районе Камчатки и Сахалина? Словом, запросите все: что, почем, где и зачем… И, пожалуйста, сделайте мне дружескую услугу: тщательно разузнайте, какая из ваших фирм, желательно с восточного побережья, захотела бы заключить со мной контракт на поставки чесучи и трепангов с крабами.
Меркулов проводил Гроверса до двери. Возвратился к столу. Улыбка сошла с его лица. Тяжело Спиридону Дионисьевичу. А что делать? Если японцы действительно начинают тур вальса с красной Читой, — надо готовиться к активному противодействию. И потом — в политике, как в торговле: если есть выбор, куда больше шансов купить хороший товар. Если выбора нет, всучат мешковину вместо полотна, и не пикнешь. Что ж, японцы своими намеками на переговоры с красными, даже помогли косвенно. Позиция — и в дипломатии, и в семейной жизни — основа основ. Кто первый, какую позицию занял он с самого начала, тот так и будет до конца хозяином. Умение обидеться — наука, а умение прощать — целая отрасль наук. Здесь нельзя ошибиться и продешевить ни на йоту ни в чем: ни во взгляде, ни в жесте, ни в слове и — спаси бог — в преждевременной улыбке. Уголки губ книзу, желваки чтоб ходили, и брови нахмурены. Вот так.
— Господин премьер, — заглянул в кабинет Фривейский, — к вам генерал Тачибана.
— Передайте господину генералу, миленький, что я занемог сердечным биением и прошу его свой визит перенести, предварительно согласовав его с министром иностранных дел.
Фривейский изучающе посмотрел на Спиридона Дионисьевича и, чуть улыбнувшись, осторожно склонил голову:
— Господин премьер, я немедленно вызываю вашего домашнего врача и уже потом отвечаю генералу Тачибане.
— Это жалко будет выглядеть, — возразил Меркулов. — Будто мы вызюзюкиваем оттого, что их боимся. А мы не боимся. Молоденькая вдовушка кавалеров себе выбирает, потому что не девица она и в любви уже преуспела. Откажите просто — в глаза.
…Тачибана ушел из приемной задом, все время кланяясь, а в глазах у него жалость к столь внезапной перемене в самочувствии великого человека.
На пороге генерал остановился и еще раз повторил:
— Я прошу вас передать Фривейски-сан, господину премьер-министру временного приамурского правительства мои выражения самой глубокой скорби и высокого уважения.
Фривейский отметил для себя, что эпитет «временное» по отношению к правительству Меркулова господин Тачибана применил впервые, столкнувшись носом к носу с Гроверсом, вышедшим от премьера, и получив отказ в аудиенции с вызывающей, отнюдь не протокольной наглостью.