— Кто вы? — повторил Взик свой вопрос.
— Это важно? — Лада опять пожала плечами.
— Важно.
— Я люблю Везича.
— Что с ним случилось?
— Не знаю.
— Вы звонили к нему на работу?
— Его там нет. Он поехал на встречу с немцем.
— С каким немцем?
— Его фамилия Штирлиц. Он из группы Веезенмайера.
— Чем вы докажете, что пришли по поручению Везича?
— Вы сошли с ума? — спокойно удивилась Лада. — Петар мне говорил, что вы его друг.
— Именно поэтому я и задал вам этот вопрос.
— Вы должны напечатать материалы Везича, — повторила Лада, закуривая. — Я передаю вам его просьбу и черновики. Почему я должна доказывать вам, что пришла от него?
— Потому что того репортера, которому Везич утром показал этот свой материал, убили. Его сына утопили в корыте. Мать закололи шилом, а жене перерезали горло.
Лада почувствовала, как мелко задрожала сигарета в ее руке. Это заметил и Взик.
— Вам страшно за Везича?
— Конечно.
— А мне страшно за моего сына.
— Вы подведете Везича, если не напечатаете этот материал.
— А может быть, наоборот, спасу?
— Может быть…
— Вы хорошо держитесь. Моя жена на вашем месте наверняка заплакала бы.
— В другом месте это можно сделать и без свидетелей.
— А может, и не заплакала бы, — скорее себе, чем Ладе, сказал Взик, виновато улыбнувшись.
— Заплакала бы. Женам положено плакать. Что же мы будем делать, господин Взик?
— Где он должен был встретиться с немцем?
— В клубе «Олень».
— Поезжайте туда.
— Вы не хотите составить мне компанию?
— У меня идет номер. Я выпускаю газету.
— А если Везича там нет? Стоит обратиться в полицию?
— Стоит. Но вас спросят, кем вы приходитесь Петару.
Лада вдруг вспомнила своих знакомых мужчин и свое маленькое ателье и подумала, что теперь снова будет там одна или с кем-нибудь еще, похожим вот на этого, который рассказывал ей про то, что его жена заплакала бы. И ощутила усталость. «Господи, какая же я была дура. Когда он сказал, что ему могут снять голову, я должна была просить его не лезть в это дело, я должна была умолить его остаться со мной».
— Господин Взик, вы должны исполнить просьбу Петара, — тихо сказала Лада. — Я ничего не понимаю в ваших делах, но я знаю Везича. Ему это очень, очень, очень нужно. Пожалуйста, не поступайте так, чтобы он разочаровался в вас…
— Как вас зовут?
— Лада.
— Послушайте, Лада. Я бы ответил Петару так, как отвечу вам. Мы все играем. Все время играем. Но, когда приходит смерть и ты знаешь, что она пришла в результате твоей игры, начинается переоценка ценностей. Я не буду этого печатать. Не сердитесь. У меня есть сын. Я не вправе рисковать его жизнью. Если бы я был один, я бы сделал то, о чем вы просите.
«Я сейчас врал себе, — понял Взик, глядя вслед Ладе. — Я бы не сделал этого, даже если бы был один. Я маленький трусливый лжец. И нечего мне корить Ганну».
Веезенмайер вызвал Штирлица в генеральное консульство около полуночи.
— Как вы себя чувствуете, Штирлиц? — спросил он, участливо разглядывая лицо собеседника. — Не очень устали от здешней нервотрепки?
— Устал, признаться.
— Я тоже. Нервы начинают сдавать. Сейчас бы домой, а?
— Неплохо.
— Хотите?
— Конечно.
— Я с радостью окажу вам такую услугу, только не знаю, как это получше сделать. Может, отправить вас в Берлин как проштрафившегося? Пожурят, побранят, да и простят вскорости. Зато отдохнете. Согласны? Не станете на меня сердиться?
— Я не знаю, как сердятся на начальство, штандартенфюрер. Не научился.
— На начальство сердятся точно так, как сердятся в детстве на отца: исступленно, но молча, боготворя в глубине души.
— Надо попробовать.
— Я вам предоставлю такую возможность. Берите ручку и пишите на мое имя рапорт.
— Какой?
— Вы же хотите домой? Вот и пишите. Или изложите мне причины, по которым вы ослушались моего приказа и назначили Везичу встречу в клубе «Олень». И то и другое означает ваш немедленный отъезд в рейх. В первом случае вас будут бранить за дезертирство, во втором — за нарушение приказа. Даю вам право выбора.
— И я тоже.
— Что?!
— Я тоже даю вам право выбора.
— Штирлиц…
— Ау, — улыбнулся Штирлиц, — вот уже сорок один год я ношу это имя.
— Вы понимаете, что говорите?
— Понимаю. А чтобы вы поняли меня, нам придется пригласить в этот кабинет генерального консула, и он подтвердит получение мною шифровки от Гейдриха, а потом я объясню вам, что было в той шифровке.
— Что было в той шифровке?
— Значит, можно не приглашать Фрейндта? Вы мне верите на слово?
— Я всегда верил вам на слово.
— В шифровке содержалась санкция на мои действия, связанные, в частности, с Везичем. Он нужен Берлину.
— У вас есть связь с Берлином помимо меня?
— Я человек служивый, штандартенфюрер, я привык подчиняться моему начальству…
— А я кто вам?
— Вот я и сказал: привык подчиняться моему начальству. Я не говорил, что не считаю вас начальником. Много лет моим начальником был другой человек, теперь вы, я прикомандирован к вам, вы здесь мой руководитель.
— Не я, — поправил его Веезенмайер. — Фохт, а не я.
— Фохту теперь трудно. Он скорее ваш сотрудник, а не мой начальник. Я не уважаю тех начальников, которые проваливают операцию, играя на себя.
— Какую операцию провалил Фохт?
— Операцию с подполковником Косоричем. С тем, что застрелился. Боюсь, он не доложил вам об этом.
— А в чем там было дело?
— Вы его спросите, в чем там было дело. Или Везича, у которого хранится посмертное письмо Косорича. Там четко сказано.
— Везич в тюрьме, — отрезал Веезенмайер. Лицо его дрогнуло, видимо, он сказал об этом, не желая того. Он не считал Штирлица врагом, поэтому контролировал себя до той меры, чтобы правильно вести свою партию в разговоре, получая от этого некий допинг власти, столь необходимый ему для завтрашних бесед с разного рода лицами, которые будут помогать Германии в ближайшие дни, а особенно после вторжения.