— Понимаю. Но мы отвлеклись от Люса…
— Нет, мы не отвлекались от Люса. Это ты меня навел на Люса, и я не совсем понимаю, зачем тебе это надо, когда мы исследуем Кочева. Мы должны рассматривать Люса как эпизод в цепи непонятной комбинации, которую все время кто-то норовит разыграть против нас с тобой, против нашего закона. Главное ведь, что волнует нас с тобой: где Кочев? Как нам выпутаться из этого дела, которое красные так мастерски — по твоим словам — используют против нас? Я ищу Кочева, а Люс сидит у меня лишь потому, что я веду дело Дорнброка. Понимаешь? В этом есть свое преимущество.
— Теперь понимаю. Он дал какие-нибудь показания в связи с Кочевым?
— Никаких. Конкретно — никаких.
— А косвенно?
— Он отрицает, что знал Кочева, когда проводил съемку своего фильма «Берлин остается Берлином».
— Вы не позволите мне взглянуть на эти показания?
— Пожалуйста…
«Вот и все, — удовлетворенно подумал Кройцман, — все дело сейчас ляжет на стол, и я просмотрю его и пойму, как он вышел на то, что интересует Бауэра».
Берг достал из сейфа тонкую папку и положил ее перед Кройцманом.
— Я всегда режу дела на эпизоды, — пояснил он, — здесь как раз то, что тебя интересует… Видишь, — он кивнул на открытый сейф, — эту гору… Все эпизоды разложены по папкам.
«Сволочь, — ожесточился Кройцман, — старая сволочь».
Он пролистал папку и сказал:
— По-моему, Люс дает искренние показания.
— По-моему, тоже. Только надо их до конца подтвердить во времени и месте: свидетелями, данными возможного наблюдения…
— За ним наблюдали? Кто? Ваши люди?
— Не только наши. За мной тоже, я заметил, стали наблюдать. Вряд ли за мной наблюдают наши люди…
— Вы позволите мне проверить, кто наблюдает за вами?..
— Пока не стоит. А вдруг это у меня начинает проявляться мания подозрительности? Если за мной смотрят красные, то наша контрразведка, надеюсь, сможет охранить меня… Хотя, впрочем, от чего меня охранять? Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу — язва… Работа — дом, дом — работа.
— Вы отрицаете возможность того, что вся эта история с Кочевым — провокация коммунистов? От начала и до конца?
— Смысл? Какой им смысл?
— Мы — фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
— Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям…
— Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
— Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
— Пока нет.
— Что значит «пока»? Ты их ищешь? Помимо меня?
— Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
— Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
— Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
«Ну-ну, — подумал Берг, — твой выключен, а мой диктофошка пишет».
— А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его — будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
— Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике «наведения мостов», а теперь о провокации коммунистов.
— Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
— Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
— Конечно. А я пока пороюсь в папках — для себя, если позволите.
— Нет, сынок, не стоит… Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
— Значит, у вас есть версия?
— Да. Она отличается от твоей. По-моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где — это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех — пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы эпизодов, а лишь единая папка…
— Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
— Боюсь, их этот срок не устроит, а?
— Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
— Вряд ли ты переспоришь министра…
— Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, — Кройцман спрятал диктофон в портфель, — раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
— Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
— С удовольствием.
«У старика есть данные против Бауэра, — подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, — он ведет серьезную игру, и он будет бить наотмашь, когда соберет доказательства».
— Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе… Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил, чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне… Им легче, — Берг посмотрел в глаза Кройцману, — над ними нет министров.
— Это верно, — вздохнул Кройцман. — Это абсолютно верно…
«Испугался, мальчик, — отметил Берг. — Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга… Но тебе пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь».
3
— Добрый день, господин Шевц… Прошу садиться.
— Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
— Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.