— Мария — хорошенькая?
— Да.
— Зачем же вы привезли меня сюда?
— Жаль стало…
— Знаете, вызовите-ка такси.
— Сейчас. Только сначала сделайте мне мясо.
— Что-то мне расхотелось делать вам мясо.
— Вы что, ревнуете?
Криста посмотрела на него с усмешкой.
— Как это вы делаете? — она повторила его жест, согнувшись пополам. — Так? Это значит вам смешно, да? Ну вот и мне так же смешно. Погодите, а не берете ли вы реванш за моего друга?
Он положил ей руки на плечи, притянул к себе, поцеловал в лоб и ответил:
— А ты как думаешь?
Она обняла его за шею, заглянула в глаза и тихо сказала:
— Пожалуй, на балконе мне будет очень холодно.
— И я так думаю.
…В «Лас Брухас» они приехали в двенадцать; Криста дважды повторила:
— Уверяю тебя, там уже все кончилось…
— Кто живет в Мадриде полтора года? Ты или я?
— Я бы лучше подольше с тобой побыла. Мне никуда не хочется ехать.
— А я хочу тобой похвастаться.
— Это приятно?
— Очень.
— Но я ведь уродина.
— Не кокетничай.
— Я говорю правду. Я-то про себя все знаю… Просто тебе одному скучно, вот ты и придумал меня… Я знаю, у меня так бывало.
— Как у тебя бывало? Так, как со мной?
— Тебе надо врать?
— Ты же математик… Калькулируй.
— Тебе надо врать. Тебе надо говорить, что мне так хорошо никогда не было… Вообще-то, если говорить о том, как мы познакомились, и про рынок, и как ты меня сюда привез — не было…
— А потом?
— Это не так для меня важно… Это для вас очень важно, потому что вы все рыцари, турниры любите, кто кого победит… Не сердись… Я как-то ничего еще не поняла. Просто мне очень надежно рядом с тобою. Если тебе этого достаточно, я готова на какое-то время заменить Марию и помыть за нее стекла.
— Сколько времени ты намерена мыть здесь стекла?
— Неделю. Потом поеду в Севилью, нельзя же не съездить в Севилью, если была в Испании, потом вернусь на пару дней, а после улечу к себе.
— Мне очень больно, когда ты так говоришь.
— Не обманывай себя.
— Я так часто обманываю других, что себе обычно говорю правду.
— Ты же это не себе говорил, а мне… В эти самые «Брухас» надо одеваться в вечернее платье?
— Не обязательно.
— А у меня его вообще-то нет.
— Что хочешь, то и надевай.
— У меня с собою только три платья. Показать? Скажешь, в каком я должна пойти.
— Я ничего в этом не понимаю. В чем тебе удобно, в том и пойдем.
— Что-то мне захотелось выпить еще один глоток джина.
— Налить соды?
— Каплю.
Он капнул ей ровно одну каплю, улыбнулся:
— Еще? Я привык выполнять указания. Я аккуратист.
— Еще сорок девять капель, пожалуйста.
— Я ведь буду капать. Может, плеснуть?
— Ну уж ладно, плесни.
Он протянул ей высокий стакан, она выпила, зажмурившись, причмокнула языком и вздохнула:
— Очень вкусно. Спасибо. Сейчас я буду готова.
Через полчаса они приехали в маленький кабачок, где выступали самые лучшие фламенко Испании; в тот вечер пела Карменсита и ее новый приятель, Хосе; женщине было за сорок, в последние годы она чуть располнела, но никто в Мадриде не умел так отбивать чечетку, как она, никто не мог так работать плечами, обмахиваться веером и играть с черно-красной шалью; когда пот посеребрил ее лицо, на смену вышел Хосе; танцевал сосредоточенно, истово, до тех пор, пока его рубаха тончайшего шелка не сделалась темной от пота; в зале громко и разноголосо закричали «оле!», и это показалось Кристе странным, потому что мужчины были в строгих костюмах, настоящие гранды, а женщины в вечерних нарядах, только она была в легоньком платьице, которое делало ее похожей на девушку из университета; третий курс, не старше.
— Нравится? — тихо спросил Пол, склонившись к ней; привычного для женщин запаха духов не было, кожа пахла естеством, совершенно особый запах чистоты и свежести.
— Очень, — так же шепотом ответила Криста, — только они не поют и не танцуют, а работают.
— Это плохо?
— Странно.
— Здесь не любят работать, — улыбнулся Пол, — жарко, да и земля благодатная, брось косточку — персик вырастет. Зато здесь очень любят, когда показывают труд в песне и танце.
— Как у негров.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю. Просто мне так кажется. Я видела ваш джаз… Там были негры… Они тоже работали, очень потели, бедненькие…
— Не будь такой суровой… Неужели тебе нравится, когда танцор холоден?
— Не знаю. Вообще-то танец должен быть отделен от тела… Ведь тело лишь способ выразить замысел балетмейстера…
— Слушай, я всегда боялся красивых и умных женщин… Ты слишком умная.
— А почему ты их боялся?
— Влюблялся.
— Чего же бояться? Это приятно — влюбленность.
— Ты молодая. Ты себе можешь это позволить. А у меня каждая влюбленность — последняя.
— Сколько тебе?
— В этом году будет сорок.
— Это не возраст для мужчины.
— А что для мужчины возраст?
— Ну, я не знаю… Лет шестьдесят…
— Значит, ты даешь мне двадцать лет форы?
— Тебе? Больше.
— Почему?
— Ты недолюбил…
Пол приблизил ее к себе, поцеловал в висок и в это время ощутил у себя на плече чью-то руку. Он обернулся: над ним навис огромный, крепко пьяный Франц Ауссем из швейцарского посольства:
— Советник, — сказал он, — почему вы не были у нас на приеме? И отчего не знакомите меня с самой красивой женщиной «Лас Брухас»?
— Самую красивую женщину зовут Кристина. Это Ауссем, секретарь швейцарского посольства, Криста.
Ауссем поцеловал ее руку:
— Могу я к вам сесть?
— Нет, — Роумэн покачал головой. — Не надо, Франц.
— Я не стану вам мешать. Мне просто приятно побыть возле такой прекрасной дамы.
— Мне еще больше, — сказал Роумэн. — И потом мы обсуждаем важное дело: когда и где состоится наша свадьба. Да, Криста?
— Садитесь, мистер Ауссем, — сказала Криста. — Пол относится к тому типу мужчин, которые умирают холостяками.