Я вспомнила свою поездку в похожей карете не так давно, дома, в Израиле, и подивилась таким странным созвучиям, таким странным дуэтам моих тем…
— Спасибо, Слава, — сказала я, делая вид, что совсем не удивлена. — Сейчас не могу, заскочу еще в Литфонд…
Мы распрощались.
И вот уже несколько дней — ни он, ни я даже звуком не упоминаем о нашей встрече, словно бы ее и не было… Только когда Слава слишком нетерпеливо переключает в машине «Святое распятие» на «Русское радио», и очередной хит выплескивает в салон машины очередную рифмованную непристойность, я вспоминаю об эпизоде и задумываюсь. Хотя, что уж тут думать! Семью-то надо кормить! Чем, в конце концов, «Ритуал» хуже Синдиката?..»
Зато в последние две недели мой таинственный, не откликающийся на вопросы, корреспондент Азария завалил меня целым ворохом странных документов, — это обрывки чьих-то писем, незаполненные бланки, листки беглых записей из чьих-то блокнотов, — похоже на то, как в один прекрасный день закоренелый лодырь все же вознамерился навести порядок в своем столе, и вот в корзину летит все ненужное, случайное, мусорное… Порой мне кажется, что он безумен. Например, вчера прислал небрежно сканированный бланк старинной ктубы — свадебного контракта, переведенного с идиш на русский, с ятями, язык неким господином А.Дзиканским. Многие слова полустерты, имена брачующихся зачеркнуты по всему тексту. Я сначала хотела выкинуть из почты этот ненужный мне вздор, но вдруг стала читать, потрясенно обнаружив, что впервые в жизни читаю перевод текста традиционной ктубы, заключенной по еврейскому летосчислению в пять тысяч пятьсот девяносто седьмом, а по христианскому летосчислению в 1837 году. В ктубе заявлялось, что некий господин, имя которого тщательно вымарывалось на всем листе, сочетался браком с девицей, тоже совсем затертого имени, в год — если я посчитала правильно, — когда простреленный Пушкин лежал на снегу и целился в красивого и растерянного блондина.
«…и сказал сей господин (затерто) дочери господина (зачеркнуто) „будь мнъ женою по закону Моисея и Израиля, а я буду работать на тебя, почитать, кормить и содержать тебя по обычаю сыновъ Израилевыхъ, работающихъ, кормящихъ и содержащихъ женъ своихъ прилично»
— читала я, пытаясь понять — зачем мне прислали этот чужой, очень ветхий документ, —
«…и дам я тебъ въно и зузовъ, слъдуемыхъ тебъ по закону, пищу твою, одежду твою, содержате твое, и буду жить съ тобою совмъстно по обычаю всего мiра. И согласилась госпожа (затерто) и стала его женою. Приданное, принесенное ему отъ (зачеркнуто) деньгами, золотомъ, драгоцънностями, платьями, хозяйственною принадлежностью и постелью принялъ все это на себя жених сей въ (неразборчиво) звуковъ чистаго серебра. Женихъ господин (неразборчиво) согласился добавить еще (нечитаемо) звуковъ чистаго серебра, всего — (неразборчиво) звуковъ чистаго серебра. Далъе женихъ господин (зачеркнуто) заявилъ: „За приданное я принимаю на себя и на наслъдниковъ моихъ послъ мъня, чтобы было уплочено со всъхъ наилучшихъ и прелестнъйшихъ имънiй и прiобрътенiй, которыя есть у меня подъ небомъ… даже съ мантiи, что на плечахъ моихъ, как при жизни моей, такъ и по смерти моей отъ нынъшняго дня вовъки“
Отвътственность по сему брачному контракту принялъ на себя женихъ господин (неразборчиво) по силъ и строгости всъхъ брачныхъ актовъ, практикуемыхъ въ отношенiи дочерей Израиля составленныхъ по постановленiю блаженныхъ мудрецовъ. И мы совершили обрядъ чрезъ прикасанiе къ платку между женихомъ господином…»
Стоп!!! Я вздернула «мышкой» текст повыше, шаря ошалелым взглядом по строчкам. И теряла, и не могла поймать знакомую, но с ятем, фамилию, рука дергалась, как всегда, когда я психовала. Скорее всего, почудилось, говорила я себе… Нет, не почудилось, вот:
«…между женихомъ господином Ноахомъ Клъщатикомъ, сыномъ господина Реувена Клъщатика и невъстою госпожою Лъей Снятковской, дочерью господина Биньямина Снятковского, и все твердо и въковъчно…»
Минут двадцать я сидела, снова и снова перечитывая этот весьма любопытный документ. Теперь-то я понимала, что внимательно и пристрастно должна всегда прочитывать все, что возжелает присылать этот проклятый, свалившийся мне на голову иллюзионист… На черта, на черта, о, Господи, — думала я обреченно, — нужна мне ктуба какого-то предка Ноя Рувимыча?! Что мне с нею делать?! Подарить Клещатику, страшно его удивив? Или выжидать удобного повода? Но для чего? Интересуют ли предки этого многоопытного господина, — предки, более близкие, более реальные, чем потерянные колена?
Я опять перечитала певучий завораживающий напев, высокий строй старинного лада…
«…принялъ все это на себя жених сей въ… звуковъ чистаго серебра… чтоб было уплочено со всъхъ наилучшихъ и прелестнъйшихъ имънiй и прiобрътенiй, которыя есть у меня подъ небомъ… даже съ мантiи, что на плечахъ моихъ, как при жизни моей, такъ и по смерти моей отъ нынъшняго дня вовъки…»
Выходит, и тогда уже у какого-то Клещатика были «прелестнейшие имения» под небом… ну, и мантия, само собой… то бишь, по тем временам, — недурственная шуба… Ну что ж… во всем этом есть историческая логика. Да при чем тут история! Есть божественная логика фамильных судеб…
Продолжая размышлять над этим, я машинально выпустила на принтере текст приблудной старинной ктубы, аккуратно сложила лист вчетверо и заложила в ежедневник. Авось, пригодится… в тяжелую минуту.
А сегодня, между прочим, торжественно вернула Клещатику его пьесу «Высокая нота моей любви»… Пьеса, надо заметить, не кошмарная, диалоги распределены, действие вполне выстроено… но пошловатая: герой мечется между старой женой и молодой любовницей, надрыв, надрыв, сантименты по каждому поводу, например, по поводу прошлого, когда герой, молодой инженер, работал в какой-то советской конторе, получал сто сорок рублей, и был молод и свободен… А нынче, разбогатев… ну и так далее… В финале — инфаркт. Так что чеховская дилемма финала обогатилась в наши дни третьим выходом из ситуации. Ну-с, — инфаркт, операция на открытом сердце (открытая метафора), герой ест кашку с ложечки у старой жены… Я наговорила автору кучу приятных вещей, правой рукой поглаживая ежедневник с лежащей внутри ктубой его пра-прадеда… Нет, думала я, не сейчас, а пусть-ка эта мантия побудет еще «на плечах моих»… И продолжала хвалить молодого драматурга. От меня не убудет, а заговаривать драконов я мастерица… Глядишь, Норувим обойдет своим пламенем бедный маленький департамент Фенечек-Тусовок…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все крупные организации, такие, например, как УЕБ — Управление Еврейской благотворительностью, — давно купили или, на худой конец, снимали для своих игрищ особняки в центре Москвы, справедливо полагая, что залучить народ на свои тусовки можно только в приличное место.
Наш военизированный детский садик с пропускной системой тюрьмы усиленного режима, разумеется, не мог привлечь нормального человека. А ведь именно в поисках нормального человека мы с Яшей Соколом рыскали дни и ночи.