Под брюхом выступающего Клавы сидел Джеки Чаплин, наш бухгалтер, симпатичный парень родом из Аргентины, с мягкой улыбкой в серых глазах. При каждом соленом словце шефа он закатывал глаза к потолку и подмигивал коллегам. Перед ним лежал толстенный гроссбух, в который он вписывал что-то мелкими цифрами, словно ни на секунду не мог отвлечься от своей работы.
Я вздохнула и медленным панорамным объездом оглядела эту сумрачную комнату, людей вокруг огромного стола, медлительно аукающихся в тягостной, растяженной во времени, вялой перекличке…
Баба Нюта через стол втолковывала Яше, что не пустит его на семейные семинары, проводимые департаментом Языковедения — не даст охмурять родителей с целью завлечения подростков на образовательные программы в Израиле…
— Почему? — уныло спрашивал Яша, пытаясь оставаться в рамках вежливого выяснения отношений.
— Потому! — бодро отвечала старуха, дуя на пальцы со свежеположенным темно-синим лаком. — Чего это я тебе буду делать подарки? Это моя база данных!
— Но ведь ты скоро уезжаешь! — миролюбиво спрашивал Яша тоном внука, напоминающего бабуле, что та скоро умрет.
— Никуда я не уезжаю! — отрезала баба Нюта. — Я вас всех здесь пересижу!
…Клавдий был ужасающе прав: в этой компании — хочешь не хочешь — мне предстояло вариться три года… Ну что ж, — подумала я в тот первый раз, — обычные люди, каждый со своими заморочками, конечно, но ведь не злодеи, не ворюги, не аферисты…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как в сказке — в мгновение ока — подписав соответствующие бумаги, из прохожего гусляра, из купца мимоезжего, из трубадура бродячего я превратилась в удельного князя с целым штатом дворни. Всеми этими людьми мне предстояло командовать, вникать в то, что они делают, направлять, поправлять, казнить или миловать… То есть вести жизнь абсолютно противоречащую моим привычкам и убеждениям, всему моему нутру.
Еще в Иерусалиме, перед отъездом, мы встретились с моим предшественником на этой должности, который приехал в последний свой отпуск. Мы назначили свидание в «Доме Тихо», одном из кафе в центре Иерусалима.
Я нервничала, заглядывала ему в глаза, спрашивала:
— Ты меня введешь в курс дела? Расскажешь все, объяснишь?
— Да что ты суетишься? — спросил он, поморщившись…
Это был осанистый пожилой господин, все еще красавец, в прошлом — издатель, книжник, переводчик, то есть, как и я всю жизнь балансирующий на канате штукарь. И вот, лишь в последние годы повезло ему, вывезла кривая прямиком в Синдикат: и заработать, и Москву повидать, и себя показать спустя годы отсутствия в России. Он только вошел в эту жизнь, обустроился, обвыкся, восстановил старые знакомства, завел новые… Но ударил колокол, — Синдикат сменил часовых. А он не хотел, не мог с этим смириться! И потому говорил неохотно, отводил глаза и, вероятно, мечтал о том, чтобы я провалилась куда-нибудь со своей свежей истовостью.
— Не торопись, не рви удила! Погоди, скоро тебя затошнит от собственной готовности плясать служебную лезгинку перед каждым кретином… — Он подозвал официанта, заказал кофе, ореховый торт и велел мне достать ручку и листок бумаги.
— Во-первых, наш департамент… Это новое образование, изобретено и введено в действие Иммануэлем, как и все новшества в Синдикате. Понимаешь, времена, когда народ сюда ехал, отошли в прошлое, евреи вострят лыжи куда угодно — хоть к людоедам в Новую Гвинею, не говоря уж о Германии или Канаде… А здесь, ко всему еще, новая войнушка затевается… Словом, Иммануэль… да знаешь ли ты Иммануэля?
— Говорят, он мой непосредственный начальник? Похож на поджарого пса с весело закрученным хвостом, да?
— Скорее, на бешеного Полкана, которому семь верст не крюк… Так вот, Иммануэль прикинул, что надо бы организовать такой департамент, где бы людей не строили и не орали с порога: «евреи, пакуйте чемоданы!». Думаю, и к тебе они обратились не случайно, — ты человек публичный, свободный, трепливый, мелькаешь там-сям… Видишь, другие-то зубрят гранит идеологии на спецкурсах, потом проходят еще крутой отбор, а после их ждут кулачные бои за место назначения… Тебе же карету подали к подъезду, пригласили на особых основаниях, чтоб ты публику тамошнюю обрабатывала культурненько, с умом и вкусом, невзначай, намеком…
— Что значит — намеком? — спросила я.
— Ну, скажем, устраиваешь ты семинар. И называется он не в лоб, не грубо: «Восхождение в Страну», — а как-нибудь культурно, вроде бы ты со своим департаментом имеешь к Синдикату опосредованное отношение… Евреи в Москве высокомерны и пугливы, как лоси… Они как только чуют, что их хотят загнать в загоны, тут же взбрыкивают… А ты им — «спокойно, ребята, я — своя, я, типа, сама отвязный писатель, служу здесь по части фенечек, тусовок, пикников…»
— Каких это пикников?
— Ну, каких… А вот, вывозишь ты их за город, воздухом подышать…
— Воздухом?! Но это ведь уйма казенных денег!
— Это уйма американских денег. А у тебя бюджет, и если ты его не потратишь к концу года, в будущем году его сократят… Райкина еще помнишь, — рояль на овощную базу?
Я ужасно разволновалась.
— Но ведь можно тратить деньги на нужные вещи!
Он ложечкой аккуратно отвалил кусок орехового торта, поддел его и осторожно понес ко рту. Кусок был слишком велик, подрагивал и грозил рухнуть на скатерть. Но все же благополучно достиг седых кустов его рта.
— …Нужные? — прожевав и обтерев салфеткой усы, повторил он. — Какие же это нужные?
— Ну… Не знаю пока…
— Не знаешь… — подтвердил он удовлетворенно. — А между тем ты — фонд, и немалый. Ты сидишь на мешке с деньгами. А в Москве — чуть ли не пару сотен еврейских организаций, и каждая в свое время явится с протянутой рукой.
— И каждой я должна дать?! Сколько?! — меня охватила паника, как всегда при возникновении темы денег. (Интимная семейная тайна: я не умею считать.) Он улыбнулся туманно.
— А вот в этом и весь кайф. И даже — острое наслаждение. Можешь дать, а можешь и не дать… Тут все зависит от отношений, а отношения штука тонкая… Понесут к тебе проекты, разного рода затеи, которые тебе и в голову не могли бы прийти от строительства Новой Вавилонской Башни в Лужниках до проекта космической станции с изучением иврита в космосе… И знаешь, это даже познавательно, тебе и в профессиональном смысле пригодится — наблюдения над всеми этими еврейскими Кулибиными… еще и роман какой-нибудь потом отбацаешь… Ты изумишься — сколько идиотов приходится на одного здравомыслящего человека!.. Далее: каждый праздник начнется у тебя не с вечерней звезды, а со звонка Фиры Ватник, знаменитой нашей певицы Эсфирь Диамант — великая доярка, она каждый год собирает с коровы по имени Синдикат рекордный надой молока. Затем, обязательно явятся гуськом Клара Тихонькая с Саввой Белужным, — это общество «Узник», — и не отвертишься, дашь, дашь на ежегодный торжественный Вечер Памяти, да еще и прослезишься: тема такая — память шести миллионов убиенных… Только держи себя в руках и не швырни в нее, в Клару, чем-нибудь тяжелым… М-да… ну и бесконечные сумасшедшие…