— Подите-ка сюда, следователь. Я обнаружил на полотенце десять волос. Один из них я сравнил с волосом из шапки, что вы передали мне раньше. Вот он, под другим микроскопом. Волос из шапки совершенно седой, овальный в поперечнике, что характерно для вьющихся волос. Волос с полотенца довольно красивого металлического оттенка, имеет совершенно круглый срез, характерный для прямых волос. Я проведу анализ белка, но уже сейчас могу утверждать, что волосы не принадлежат одному человеку. Взгляните.

Аркадий посмотрел. Выходит, Осборн не тот, кто обозвал его «сукиным сыном».

— Хорошая вещь, — Людин помял в пальцах полотенце. — Вам оно не нужно?

Водка и кодеин подействовали. Аркадий пошел в управление милиции на Петровку выпить чашку кофе. Сидя в одиночестве за столиком, он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Ну и сыщики! Занимаются поиска-ми фотоаппарата, оставляя таинственную личность (то ли эстонца, то ли американца) без присмотра разгуливать по Парку Горького. Да и сам хорош: ворует полотенце, которое снимает подозрение с его единственного подозреваемого. Он бы пошел домой, если бы у него был дом.

— Старший следователь Ренко? — обратился к нему офицер. — Вас вызывает Сибирь.

— Так быстро?

Звонил сотрудник угрозыска Якутский из Усть-Кута, что в четырех тысячах километров к востоку от Москвы. В ответ на всесоюзный запрос Якутский докладывал, что за хищение государственной собственности в розыске находятся жительница Усть-Кута Валерия Семеновна Давидова, девятнадцати лет, и ее сообщник Константин Ильич Бородин, двадцати четырех лет.

Аркадий поискал глазами по карте — где этот чертов Усть-Кут?

Сыщик Якутский сообщал, что Бородин — отпетый хулиган, браконьер, спекулирует радиодеталями, на которые большой спрос, подозревается в незаконной добыче золота. С началом строительства Байкало-Амурской магистрали систематически воровал никем не охраняемые запчасти к грузовикам. Когда милиция пришла за ним и Давидовой, они просто сбежали. Якутский считает, что они или затаились в охотничьей избушке далеко в тайге, или погибли.

Усть-Кут. Аркадий покачал головой. Где бы он ни находился, никто оттуда не доберется до Москвы. Он хотел тактично охладить пыл сибирского следователя. Якутский — такую фамилию при переписи населения давали каждому второму якуту. Аркадий мысленно представил на далеком конце провода хитрое восточное лицо.

— Где и когда их видели в последний раз? — спросил он.

— В Иркутске, в октябре.

— Учились ли они реставрировать иконы?

— Все, кто здесь вырос, умеют резать по дереву.

Связь становилась хуже.

— Хорошо, — поспешно произнес Аркадий, — пришлите мне все снимки и все сведения, которыми вы располагаете.

— Надеюсь, это они.

— Возможно.

— Константин Бородин — это Костя-бандит, — голос пропадал.

— Не слышал о таком.

— В Сибири он хорошо известен…

* * *

Цыпин ждал Аркадия в камере в Лефортове. На нем не было рубахи, все тело до самой шеи и руки по запястья были покрыты татуировками. Он подтягивал брюки.

— Отняли и шнурки. Слыхали, чтобы кто-нибудь повесился на шнурках? Видите, меня опять замели. Вчера мы виделись с вами и у меня все было на мази. А сегодня на шоссе подошли два парня и попробовали ограбить меня.

— Там, где вы торговали бензином?

— Верно, там. Что оставалось делать? Я бью одного гаечным ключом — и он готов. Другой удрал, когда подъехала милицейская машина. А я стою с гаечным ключом, и покойник у моих ног. Надо же! Теперь Цыпину крышка.

— Пятнадцать лет.

— Если повезет, — Цыпин сел на табуретку. Кроме нее, в камере была привинченная к стене койка и кувшин для умывания. В двери было два отверстия: одно поменьше — глазок для смотрителей, через второе подавалась пища.

— Ничем не могу помочь, — сказал Аркадий.

— Знаю. На этот раз не повезло. Рано или поздно всем может изменить удача, разве не так? — Цыпин посмотрел спокойнее. — Слушай, начальник, я тебе много помогал. Когда тебе нужно было узнать что-нибудь стоящее, разве не я помогал тебе? Я тебя ни разу не подвел, потому что мы уважали друг друга.

— Я платил, — чтобы сгладить впечатление от своих слов, Аркадий угостил Цыпина сигаретой и дал прикурить.

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— А ты знаешь, что я не могу помочь. Это же убийство при отягчающих обстоятельствах.

— Я не о себе. Помнишь Лебедя?

Аркадий смутно вспомнил странную фигуру, стоящую поодаль во время одной или двух встреч с Цыпиным.

— Конечно.

— Мы всегда были вместе, даже в лагерях. Деньги добывал я, понятно? Лебедю туго придется. Слышишь, у меня и так много забот, и я хочу, чтобы было хоть одной меньше. Тебе нужен стукач. У Лебедя есть телефон, даже машина, он будет работать как надо. Что ты на это скажешь? Пускай попробует, а?

Когда Аркадий выходил из тюрьмы, Лебедь ожидал его у фонарного столба. Кожаный пиджак не по росту подчеркивал узкие плечи и длинную шею. В лагере вор в законе обычно выбирал новичка, использовал его, а потом бросал. На вора смотрели как на мужчину. А «козла», что был под ним, презирали, считали придурком. Но Лебедь и Цыпин были настоящей парой, что бывает весьма редко, и никто в присутствии Цыпина не смел обозвать Лебедя «козлом».

— Твой друг говорил, что ты можешь кое-что сделать для меня, — сказал Аркадий без особого энтузиазма.

— Раз так, буду делать, — в субтильной фигурке Лебедя чувствовалось какое-то странное изящество, особенно поразительное из-за того, что он был далеко не красавцем. Трудно было сказать, сколько ему лет, к тому же говорил он слишком тихо, чтобы можно было определить по голосу.

— Деньги небольшие — скажем, полсотни, если придешь с хорошей информацией.

— Может быть, вместо того чтобы платить мне, вы сможете что-нибудь сделать для него? — Лебедь взглянул на ворота тюрьмы.

— Там, где он будет, полагается одна передача в год.

— Пятнадцать передач, — пробормотал про себя Лебедь, будто уже подсчитывая, что можно в них положить. Если Цыпина не расстреляют, подумал Аркадий. Да, любовь — не нежная фиалка, любовь — сорная трава, которая расцветает и в темноте. Может ли кто-нибудь разобраться в этом?

8

Хотя Москва стояла на пороге двадцать первого века, москвичи были по-прежнему привязаны к своим старым железным дорогам. Киевский вокзал, расположенный неподалеку от квартала для иностранцев и квартиры самого Брежнева, обращен в сторону Украины. С Белорусского вокзала, до которого пешком дойдешь от Кремля, Сталин в царском поезде отправлялся в Потсдам, а позднее Хрущев и Брежнев специальными поездами ездили в Восточную Европу инспектировать своих сателлитов или открывать очередной этап разрядки. С Рижского вокзала пассажиры попадали в Балтийские государства. Курский вокзал обещал отпуск под черноморским солнцем. С маленьких Савеловского и Павелецкого никто мало-мальски важный не ездил — только пригородные пассажиры да орды грязных, как картошка, крестьян. Несомненно, наиболее впечатляющими были Ленинградский, Ярославский и Казанский вокзалы — все три гиганта на Комсомольской площади. И самым необычным из них был Казанский, чья башня в татарском стиле увенчивала ворота, которые могли увести вас за тысячи километров в пустыни Афганистана, или к лагерю заключенных на Урале, или через два континента к берегам Тихого океана.