– Вопрос с подвохом?
– Конечно, нет. Вопрос с подвохом такой: сколько еще ты пробудешь здесь? Когда внезапно исчезнешь? Люди так и делают. Они остаются здесь на неделю-другую и – фьють – уезжают, долго рассказывая потом о нескольких днях своей жизни с экзотическими обитателями зоны.
– Давай потанцуем. – Аркадий забрал у Евы стакан.
– Ты хороший танцор?
– Ужасный, но я помню, как ты танцевала с Алексом.
– А ты танцевал с Ванко.
– Это не одно и то же.
– Медленный танец?
– Сделай милость.
– Я не думала, что ты вернешься.
– А вот я вернулся.
Она скользнула из кровати к плейеру.
– Полночный вальс. Романтично. Ты меня поражаешь. Режешь хлеб, как в деревне, танцуешь.
– Сам себе удивляюсь.
– Полночный вальс в Чернобыле – это дать смерти по зубам.
– Точно.
Аркадий сделал церемониальный поклон и заключил Еву в объятия. Она двигалась невероятно легко, несмотря на все свои хвори.
Зазвонил мобильник Аркадия.
– Не отвечай, – сказала Ева.
– Я только взгляну кто.
Аркадий думал, что это Виктор или Ольга Андреевна, но звонил из Москвы прокурор Зурин.
– Хорошие новости, Ренко. Извините, что звоню посреди ночи. Мы отзываем вас домой.
Минута потребовалась Аркадию, чтобы переварить эту новость.
– О чем это вы?
– Возвращаетесь в Москву. Мы заказали для вас рейс на шесть утра самолетом «Аэрофлота». Билет в аэропорту. Как вам такое?
– Я не закончил дело.
– Это не провал, совсем нет. Уверен, что вы работали в поте лица. Однако мы решили свернуть расследование в Чернобыле, по крайней мере со стороны русских. Думал, вы обрадуетесь.
Аркадий отвернулся с трубкой от Евы.
– В этом расследовании никто с украинской стороны и не участвует.
– Пусть так. Это дело следовало бы передать украинцам с самого начала. Они не могут все время сидеть на нашей шее, не сосунки.
– Жертвой оказался русский.
– Но убит он на Украине. Если бы его убили во Франции или Германии, стали бы мы вести следствие? Конечно, нет. Я не могу допустить, чтобы старший следователь оставался в Чернобыле так долго. Это же какой риск для здоровья!
– Мне нужно время, – сказал Аркадий.
– А потом еще и еще. Нет, решение принято. Отправляйтесь в аэропорт, вылетаете заказным рейсом, и завтра в полдень жду вас у себя в кабинете.
– А как насчет Тимофеева?
– К несчастью, он умер не в том месте.
– А Иванов?
– Умер не так, как надо. Мы не станем повторно открывать дело о самоубийстве.
– Я не закончил расследование.
– И последнее. Перед приходом ко мне примите душ и сожгите одежду, – сказал Зурин и дал отбой.
Ева, как хорошая барменша, вновь наполнила стаканы.
– Приказ выступать? И куда же ты отсюда направляешься? Ты ведь должен ехать в какое-то определенное место.
– Не знаю.
– Не смотри так грустно. Ты не можешь осесть здесь навсегда. Кого-то обязательно убивают и в Москве.
– Конечно.
– Сколько еще можно спать с женщиной, зараженной радиацией? Хорошего здесь мало.
– Ты не радиоактивна.
– Перестань, я все-таки врач. Мне просто надо понять ситуацию. Сделать прогноз. Похоже, что ты скоро уезжаешь.
– Я не могу это сделать.
– Неужели? А я принимала тебе за мужчину другой породы.
– И какой же?
– Воображаемой. – Ева через силу улыбнулась. – Извини, но так нечестно. Ты столько наслаждался собой, а я тобой. «Никогда не разбивай мечты» – это хорошее правило. Но ты должен радоваться, что уезжаешь. Возвращаешься из ссылки, снова окажешься среди живых.
– Именно так мне и сказано. – Аркадий почувствовал, что мысли его разбегаются в разные стороны.
– Скажи по секрету, ты ведь чуточку счастлив и даже вздохнул с облечением, что решение за тебя принял кто-то другой? Так ведь?
– Не так.
– Я не думаю, что мы стали бы образцовой парой. Ты терпеть не можешь театральность, а я постоянно играю. Не говоря уже о загубленных продуктах. Когда ты уезжаешь?
– Должен отправляться немедленно.
– Да что ты… – Ева погрустнела. – Все прошло, все миновало. Переночевали вместе разок и только. – Она одним глотком выпила полстакана и поставила его. – Не самогон. Мы всегда будем помнить нашу самогонную гулянку. Что ж, говорят, короткое прощание самое лучшее.
– Я вернусь через день. Самое большее через два.
– Даже и не думай. – Ева запахнула потуже халат и подняла пистолет, когда Аркадий приблизился. По лицу ее бежали блестящие полоски слез. – Зона – закрытый клуб, не для всех, и тебя просто не приняли в его члены. Уходи!
Аркадий нашел Бобби Хоффмана сидящим с фонариком на заднем дворе, который порос дикими розами и колючим кустарником, простирающим ветки в темноту. Кто-то давно поставил в саду ульи, но пчелиная семья все еще роилась. Несмотря на поздний час, десяток пчел соблазнил свет фонарика Бобби. Бобби позволил пчелам ползать с руки на руку и вокруг пальцев, словно окольцовывая их. Другие пчелы устроились на шляпе.
– Отец держал ульи на Лонг-Айленде. Такое было у него хобби. Иногда он надевал сетку, но обычно не делал этого. В холодные зимы отвозил пчел во Флориду. Я любил эти поездки. Незажженная сигара во рту. Он никогда не курил, занимаясь с пчелами. Соседи беспокоились: «Мистер Хоффман, а что, если ужалят?» А отец говорил: «Любите цветы, яблоки, груши? Тогда терпите пчел». Как-то в один год, просто для самоутверждения, он послал меня обойти соседей и собрать деньги в зависимости от количества имеющихся у них цветов и плодовых деревьев, поскольку мы были вынуждены сократить количество ульев. В моей жизни тоже наступили некоторые перемены. Когда мне исполнилось тринадцать, возраст религиозного совершеннолетия, отец взял меня с собой в Копу, клуб. Все знали отца: крупный человек, зычный голос. Он посадил одну из хористок мне на колени и подарил ей брошку в виде пчелы с бриллиантовыми глазками. Он все доводил до логического конца. Если нравишься, то ты на коне. Ну а если нет, то ничего не попишешь. Однажды на юге два придурка увидели на нашей машине номер и спросили, не из Нью-Йорка ли еврейчик. Он избил их до полусмерти. Управляющему мотелем пришлось его оттаскивать. Вот так. Когда я впервые встретился с Пашей, то подумал: «Боже, как он похож на моего старика!»