Остаюсь с уважением к вам
М. И. Кикнадзе».
— Алло, это съемочная группа «Карнавала»?
— Да.
— Кто говорит?
— Васильев, помреж.
— А… Здравствуй, помреж.
— Здравствуйте. Кто это?
— Костенко это.
— Добрый день, полковничек.
— Мне сказали, что Торопова сегодня у вас снимается?
— Верно сказали, ЧК не дремлет.
— Попроси ее позвонить мне.
— Не будет она вам звонить.
— Это почему ж, Мишаня?
— А потому, что она рассказывала, как ее в Сухуми обижали, а милиция ушами хлопала на первом этаже.
— Кто ее обижал, не говорила?
— Говорила. Все говорила. Гаденыш, бандит с драгоценными камнями. Стрелять такую сволочь надо.
— Что ты говоришь?! Значит, бандитов стрелять надо?! Значит, если я его поймаю, ты мне спасибо скажешь?
— Скажу.
— Подонок ты, брат, — сказал Костенко. — Настоящий трусливый подонок.
— А ведь это оскорбление, полковничек.
— Это правда, а не оскорбление. Может, я именно этого бандита искал и тебя просил помочь. Что молчишь? А?
— Хотите, я к вам заеду?
— Зачем?
— Поговорить.
— О чем?
— Я же не знал, что это он.
— А я и сейчас не убежден, что это он. Приезжать ко мне не надо, Васильев. И говорить я с тобой не хочу. Живи себе, помреж. Только Торопову попроси мне позвонить.
Кешалаву взяли в Ленинграде в тот момент, когда он примерял пиджак. Обернувшись, он удивленно спросил сотрудников, предъявивших ему постановление на арест:
— А в чем, собственно, дело, товарищи?
— Вам это объяснят.
Кешалава пожал плечами:
— Можно надеть пиджак или вы повезете меня в рубашке?
— Зачем же в рубашке? В рубашке холодно. Только мы сначала вас обыщем.
— У вас есть на это соответствующее разрешение?
— Вот. Ознакомьтесь.
— Понятно. Пожалуйста, я к вашим услугам.
Кешалава был спокоен, только побледнел, и в уголках его рта залегли решительные, не по годам резкие морщины.
…Через три часа его привезли в Москву.
— Ну, здравствуйте, — сказал Костенко. — Надеюсь, вы понимаете, в связи с чем задержаны, Кешалава?
— Нет, я не понимаю, в связи с чем я арестован.
— И мысли не допускаете, за что вас могли взять?
— И мысли не допускаю.
— Понятно, — задумчиво протянул Костенко и подвинул Кешалаве сигареты. — Курите.
— Я не курю.
— Долго жить будете.
— Надеюсь.
Костенко неторопливо закурил: он ждал, когда Кешалава снова спросит его о причине ареста, но тот молчал, спокойно разглядывая кабинет.
— Вот вам перо и бумага, напишите, пожалуйста, где вы жили и чем занимались последние три месяца.
— Я не буду этого делать до тех пор, пока не узнаю причину моего задержания.
— Вы обвиняетесь в попытке изнасилования, — сказал Костенко и чуть откинулся на спинку стула: он с напряженным вниманием следил за реакцией Кешалавы на предъявленное обвинение. Как правило, человек, совершивший особо крупное преступление, узнав, что его обвиняют в другом, менее серьезном, выдает себя вздохом облегчения, улыбкой, переменой позы, наконец. Однако Кешалава по-прежнему был очень спокоен, и выражение его красивого лица ничуть не изменилось.
— Вот как? Кто же меня в этом обвиняет?
— Вас обвиняет в этом актриса Торопова.
— Простите, но среди моих знакомых Тороповой нет.
— Елена Георгиевна Торопова — не знаете такую?
— Ах, это Леночка? Вы так торжественно произносили фамилию, будто речь идет о Софи Лорен.
— Значит, Леночку Торопову вы знаете?
— Да.
— Где вы с ней познакомились?
— В Сухуми, на съемках.
— Вы признаете себя виновным?
— Нет, не признаю.
— Тогда я повторю мою просьбу: напишите мне, как вы проводили последние три месяца, где жили, чем занимались.
— Насколько я мог вас понять, меня обвиняют в попытке изнасилования. Я познакомился с Леночкой в Сухуми неделю назад. Почему вам требуются прошлые три месяца? Я не совсем увязываю обвинение с вашей просьбой.
— Обстоятельства, сопутствовавшие вашему посещению номера Тороповой, таковы, что они, именно они, эти обстоятельства, — медленно говорил Костенко, затягиваясь и делая длинные паузы, — вынуждают меня просить вас об этом. За последние три месяца были зафиксированы серии подобного рода изнасилований. Ясно?
— Каковы эти обстоятельства?
— Ну, знаете ли, у нас получается какой-то непорядок: не я вас допрашиваю, а вы меня, Виктор Васильевич. Если вам не угодно написать о том, где и как вы жили последние три месяца, мне придется задавать конкретные вопросы. Предупреждаю об ответственности за дачу ложных показаний, — сказал Костенко, включая магнитофон. — Вам об этом известно?
— Читал в романах.
— Следует понимать так, что вы к судебной ответственности не привлекались? — Костенко прищурился.
— Именно так.
— Сегодня у нас пятнадцатое сентября. Меня интересует, где вы находились пятнадцатого июня.
— Я дневников не веду. В июне я жил на море.
— Где именно?
— У меня расшатана нервная система, поэтому я долго нигде не засиживался. Бродил по берегу, забирался в горы. Июнь — месяц теплый, спать можно всюду.
— Значит, вы все эти месяцы ни в гостиницах, ни на частных квартирах не жили?
— Ну почему же? Жил, конечно. И в Сочи жил, и в Очамчири, и в Гагре. В Батуми жил, в Новом Афоне. Получить номер довольно трудно, поэтому точно вам ответить, в каких именно городах я ночевал в гостиницах, не могу, но вы это легко установите, обратившись к администраторам.
— Вот я и хочу это сделать. Только надо, чтобы вы помогли мне. В каких именно городах из перечисленных вами вы останавливались в отелях?
— В Сочи я жил в «Интуристе». В Батуми — тоже. В Гагре я, кажется, ночевал на частных квартирах.
— Адрес не помните?
— Точный не помню, где-то возле рынка.