Уйти бы, но мы не успеваем.
Леннарт направляется к нам! А остальные замирают. Это явно не сулит мне ничего хорошего. Так и есть:
— Какие у нас новенькие девочки… Хильда, где ты ее взяла?
— Не для тебя.
— Да ну? — Леннарт присаживается передо мной на корточки. Пока у него хорошее настроение, но взгляд не оставляет сомнений в намерениях. — А мне кажется, что она хорошая саба…
За кого он меня принял, за такую же, которой достаточно дать тысячу евро, чтобы потом истязать в свое удовольствие?
Я понимаю, что стану третьей под плетью, и не только. Конечно, меня может спасти имя Ларса, но я запрещаю себе даже думать об этом! Я должна справиться сама.
То, что происходит потом, словно не со мной. Леннарт положил руку на мое левое колено, прихватив пальцы лежащей на ней руки. За то моя правая рука вдруг хватает его за волосы, резко оттягивая голову назад, а колено ловко подпирает подбородок снизу, даже зубы у бедолаги клацают. Еще чуть нажать, и шейные позвонки хрустнут. И сразу, пока не дернулся, лицо к лицу, глаза в глаза:
— Я разрешала тебе разговаривать с собой?
Я отталкиваю от себя его голову, в полной тишине он сначала плюхается на зад, но тут же поднимается на колени:
— Ух ты какая!
Рука Леннарта снова тянется ко мне. Но я уже нащупала стек, и кожаная полоска обжигает эту руку, заставляя отдернуться, а конец стека мгновенно упирается ему в щеку:
— Еще сунешься, проткну насквозь, вылезет через зад.
Боковым зрением замечаю, как беззвучно разевает рот Хильда, замерли все вокруг, даже распятые девушки перестали стонать. Мгновение, пока идет борьба взглядов, тянется вечно. Если я сдамся, меня распнут и просто снимут шкуру плетками вместе с латексом, в который затянута. Но я столько пережила за последние недели и особенно дни, что не страшно уже ничего, я действительно готова порвать его зубами. И отхлестать, кажется, тоже готова.
Одновременно мелькает мысль, что в таком состоянии пороть нельзя, топ не должен быть зол и тем более вымещать злость на боттоме. Порка не выход отрицательных эмоций…
Не знаю, что он увидел в моих глазах, боюсь, что именно эту замену бешенства холодным расчетом, но опустил голову:
— Да, госпожа.
Хильда поднялась, я следом за ней, пора уносить ноги, игры возможны до какого-то предела.
— Ты проводишь сессии?
За меня отвечает Хильда:
— Пока нет.
— Я первый.
На меня накатывает очередная волна черт знает чего, я вдруг с силой отпихиваю каблуком его плечо:
— Пошел вон, раб!
В этот миг блещет вспышка камеры, видно, кто-то, опомнившись, решил сделать снимок. Как хорошо, что я в латексе и большой маске.
Мы с Хильдой уходим, гордо выпрямив спины. Вот вам!
Вслед раздается восторженное «Вау!», и снова вспышка.
Уже за пределами комнаты Хильда качает головой:
— Ну, ты даешь!
— У меня не было выбора. Ты меня на вшивость проверяла?
Она смотрит внимательно:
— Я хочу, чтобы ты была в Теме. Из тебя вышла бы классная госпожа.
— Нет, я просто разозлилась, а этого нельзя.
— Я заметила. Ты была готова его уничтожить, но сама себя остановила. А они обалдели! Ты, правда, не хочешь попробовать?
— Нет.
— Ладно, потом поговорим.
— Нет, Хильда. Я вообще жалею, что во все это влезла. Ничего так и не узнала, никто о Пауле ничего не знает… У кого еще можно спросить?
— Поехали ко мне, кое-что расскажу.
Мне хотелось заорать, мол, нельзя ли было без этого подвала?! Но я понимала, что в ответ услышу только насмешки.
— Давай, лучше погуляем. На воздух хочется.
— Переодеться надо.
Мы переодеваемся у нее и действительно выходим на улицу.
Стокгольм ярко освещен и увешан рождественской рекламой. Выбираемся с Люндагатан и, не сговариваясь, направляемся в сторону дорожки над самым обрывом над набережной Сёдер-Мэлар-странд. Обычно там толпы туристов, но, во-первых, завтра Сочельник, и все толкаются в центре на рождественских распродажах, туристы в том числе, во-вторых, уже вечер.
Если честно, меня начинает разбирать зло. Развели, как девчонку, заставили одеться в латекс, поработать плетью, смотреть на чужие мучения, материться… И все ради чего?
— Зачем ты меня туда водила? Что я должна была увидеть?
— Ты госпожа и должна это осознать.
Я давно так не хохотала!
— Хильда, я пищу от одного вида флоггера.
— Это когда тебя собираются пороть, а когда сама?
— Чтобы я порола?! Даже этого урода не смогу.
— Он не урод, хотя от Леннарта и впрямь лучше держаться подальше. Он топ, а не боттом и не свитч. Знаешь, кто это такие?
Мне обидно, потеряла последний возможный день на глупости. Не считать же достижением примерку латексного костюма или стычку с Леннартом. Сегодня ночью вернется Ларс, а я так ничего о Пауле и не узнала, и предупредить ее об опасности тоже не смогла. Мало того, вдруг Хильде придет в голову проболтаться, что я ходила с ней на сессию?
— Хильда, и все-таки, что я должна была увидеть сегодня вечером?
Вместо ответа она задает свой вопрос:
— Что у тебя с Ларсом?
Я только пожимаю плечами. Хильда почему-то кивает.
— Ты его любишь, это и без слов понятно. И он тебя тоже, иначе не позвал бы на остров, он туда никого не пускает и никогда не пускал.
Я снова пожимаю плечами, мне надоели эти пустые разговоры. Весь вечер вокруг да около. Хильда снова усмехается:
— Наверное, я лезу не в свое дело… Ты стараешься быть правильной, Ларс теперь тоже. Но он не всегда был таким, далеко не всегда. Ты сейчас суешь нос в его прошлое, но готова ли все понять и простить?
— Что, так много грехов?
— Бывало…
Может, она имеет в виду погибшую Маргит? Но говорить, что знаю об этом, я не намерена. Я уже не верю Хильде, слишком много она темнит и скрывает. Надоели общие слова, хождение по кругу, намеки и пристальное разглядывание. Я не подопытный кролик.
— Знаешь, ты только сама его не спрашивай. Захочет — расскажет больше, а если нет, то и ладно. Все, что тебе нужно знать, скажу.
— Да что за секреты! Надоело уже. Все при слове «Паула» шарахаются, как от зачумленной.
— Паула была первой любовью Ларса. Настоящей… После нее до тебя никого.
Твою ж мать! Утешила, называется.