Только Матерь Божия знает, сколько раз прокляла Стефка тот день, час и ту минуту, когда призывно поглядела на красивого стрельца и увидела в его глазах ответный огонь! Может быть, над ней сбылась небесная месть за душу безвинно погубленного пана Тадека? Сие одному Богу ведомо. Но, видимо, Господь все же смиловался над бедной заблудшей грешницей и не позволил ей быть убитой в ночь мятежа, не дал умереть от мучительного насилия, спас и потом, когда Никита притащил беспомощную пленницу в свой дом и отдал в служанки жене.
У Стефки имелось одно очень полезное свойство: лживость и губительность ее натуры была упрятана настолько глубоко, что и менее простодушные люди, чем добрая, доверчивая Ефросинья, принимали поведение черноглазой беляночки за чистую монету. А вернее всего, Стефка бесподобно умела приспособиться к окружающим. Со злыми она была злой, с добрыми – доброй, с верующими – истовой ханжой, с безверными – еретичкой… Так заяц бывает то серым, то белым, спасая свою жизнь летом и зимой. Но кто бы знал, с каким облегчением стряхнула она с себя личину злосчастной смиренницы, которую вынужденно носила при Ефросинье! Каким счастьем было наконец вырваться из опостылевшей, ненавистной Стрелецкой слободы, вдохнуть свежий воздух свободы!
Сначала Стефка думала, что ей необычайно повезло с Егором. Никакого труда не составляло беспрестанно будоражить во влюбленном по уши мужике чувство раскаяния. Нет, она никогда и ни за что не упрекала добродушного увальня, но когда ее черные глаза наливались слезами, это действовало на Егора сильнее всяких слов. Сознание своей вины перед беззащитной красавицей засело в его сердце такой занозой, вытащить которую не смогла бы никакая сила. Сначала принял участие в жестоком насилии, потом стал убийцей… ведь изувеченный им Никита Воронихин умер меньше чем через полгода. То, что убийцей он сделался из-за Стефки, Егор со временем как-то позабыл.
Конечно, по мнению Стефки, Никита получил, что заслужил, однако убийство есть убийство… Узнав о смерти товарища, Егор на время крепко затужил. А Стефка искренне радовалась за Ефросинью, за эту приветливую простушку, которая небось рада была свалить с плеч эту невыносимую ношу – беспомощного мужа. Еще радовалась тому, что они с Егором надежно укрыты в Калуге от гнева московских стрельцов.
Ефросинья не писала к Стефке – опасалась, видимо, навести погоню на след беглецов. Но все-таки вести из Москвы порою доходили: то сосед повстречал на ярмарке знакомого, то кто-нибудь получил письмо от родственника, а то и просто слух прилетел неведомо откуда. Благодаря этим обрывочным весточкам Стефка с Егором и его матерью узнавали о жизни былых друзей и соседей, да и вообще о жизни столицы. Первый месяц после приезда в Калугу жили, готовые каждую минуту сорваться в новое бегство. Егор все вел разговоры о воскресшем царе Димитрии, к которому он очень хотел бы пойти на службу. Он искренне верил в правду слухов о том, что государь остался жив, предпочитал бы служить ему, а не Шуйскому и уже совсем было собрался уйти из Калуги навстречу войскам Димитрия.
Стефка подзуживала его: ведь путь лежал на запад, к Польше. А там небось выпадет какой удобный случай воротиться на родину! Ей было совершенно все равно, вшистко едно, выражаясь по-польски, подлинный Димитрий идет на Москву или самозванец. Стефка не собиралась задерживаться в России, не собиралась заживаться с Егором. Конечно, вроде бы он был законным мужем: они повенчались еще по пути в Калугу… Но все-таки венчание их было не вполне действительным: Егор, из которого Стефка веревки вила, сказал венчавшему их попу, что она уже переменила веру, хотя Стефка не имела никакого желания менять своего сладчайшего Езуса Кристуса и приветливую Матку Боску на сердитую русскую Богородицу и ее угрюмого сына.
Егор был ей мил лишь до тех пор, пока на него можно было опереться. Как мужчина по сравнению с другими ее любовниками, с тем же Никитой Воронихиным и особенно – голубоглазым незнакомцем из Смоленска, Егорка ее мало радовал. Скучно с ним было, скучно, а начать свои любимые игры Стефка боялась до смерти. Знала и понимала: любовь к ней Егора держится более всего на жалости и убеждении, что жестоко насиловал безвинную, опороченную злобным Никитой жертву. Боже упаси заставить Егорку одуматься! Спохватится, выгонит вон… а жить одна Стефка не умела. Ей непременно нужно было к кому-нибудь прицепиться, обвиться вокруг кого-нибудь, как вьюнок вокруг дубка или березки.
Березкой была Ефросинья. Дубком стал Егорка.
Уйти из Калуги им не удалось – заболела мать Егора. Стефка извелась вся, опасаясь, что кому-нибудь в Стрелецкой слободе придет в голову связать концы с концами и по их с Егором душу явятся-таки стражники. В том, что Ефросинья словом о них не обмолвится, она почему-то была твердо убеждена.
И тут повезло: к городу подступили полки воскресшего государя Димитрия, Калуга сдалась и присягнула ему. Теперь Егорка распрямил наконец плечи. Теперь стрельцам царя Василия ходу в Калугу не было.
Мать Егора выздоровела, взялась учить сноху уму-разуму. Не так готовишь, не так хлебы печешь, не так стираешь… Стефка сначала огрызалась, потом просто-напросто перестала это делать, понимая, что свекрови нужно полное и безраздельное владычество над хозяйством. Ну и делай сама, коли тебе все мое не по нраву!
Теперь у нее сделались со свекровью вполне добрые отношения, хотя соседки не переставали колоть старухе Усовой глаза леностью и нерадивостью невестки.
– Небось завидно вам, что Стешенька у нас такая красавица! – огрызалась мать Егора, которая понимала: без этой нерадивицы и ленивицы сын в петлю полезет, а потому надо ее терпеть. Еще и привязать бы покрепче! Вот бы нарожала кучу детей.
Стефка как бы молилась об этом и печалилась, но Господь не внял молитвам, однако сама про себя знала: детей у нее больше не будет, это ей тайно сообщила бабка, принимавшая первые роды. Слишком уж они были тяжелы. Стефка меньше всего хотела еще раз испытать что-то подобное!
О сыне, о Николушке, она почти не вспоминала: он был воплощением Никиты… Ефросинья обожает своего мужа – ну вот пусть и возится с его отпрыском!
Когда миновало первое облегчение от того, что больше не придется бояться расплаты от стрельцов, Стефка откровенно приуныла: теперь возвращение в Польшу откладывалось на неопределенное время. Она оглянулась на череду безрадостных дней и ужаснулась: да неужели вся жизнь так пройдет?!
И тут до Калуги начали доходить будоражащие слухи. Говорили, что царь Димитрий не только обосновался в Тушине, но и каким-то образом заполучил к себе жену. Жену его звали Марина Юрьевна, царица Марина! Та самая панна Марианна из Самбора, у которой Стефка некогда служила камер-фрейлиной.