Коня тотчас подвели, и Марина по-мужски вскочила в седло. Вслед за этим распахнулись ворота конюшни – и Марина увидела при рваном свете факелов ряды оседланных коней и стоявших рядом казаков. Это были ее триста пятьдесят донцов, предупрежденных Барбарой загодя и готовых уйти из Димитрова вслед за своей царицей.
Бежать в одиночку Марина больше не рисковала: хоть Скопин-Шуйский и снял осаду, однако же какие-то отряды еще оставались неподалеку от Димитрова. А с этими удальцами она везде прорвется! Кроме того, не хотелось оставлять этакую силищу Сапеге, а вот к мужу она должна была явиться не побирушкой, а предводительницей собственного войска, готового умереть за нее!
– Донцы! – выкрикнула она, подымаясь в стременах и невольно пугаясь своего нового, пронзительного крика. – Я ваша царица! Готовы ли вы идти за мной?
– Готовы, матушка! – был громовой ответ.
– Я ухожу к мужу, к царю нашему Димитрию в Калугу! – объявила Марина. – Кто хочет держаться за ляхов – оставайтесь, но только знайте, что Сапега скоро переметнется к королю и всех вас предаст ему на расправу. Поляки ненавидят казаков, сами знаете! А мы с Димитрием дадим вам все, что вы захотите, все, что обещано, как только возьмем Москву!
Казаки были поражены не ее обещаниями – и пощедрей посулы они слышали множество раз, – они были поражены тем, с какой легкостью царица отреклась ради них от своей родины, от Польши! Сами безродные бродяги, перекати-поле, стая птиц перелетных, они тем не менее понимали, сколь много значит слово «отечество» для тех, кто всю жизнь привязан к одному дому, одному селу, одному городу, одной стране. Отрекшись от Польши, Марина как бы вошла в их стаю, и теперь они воистину были готовы умереть за нее.
– На конь! – прозвучала команда, и всадники взлетели в седла. Конница на рысях вышла из ограды и понеслась по улицам, направляясь к городским воротам.
Кто-то успел заметить это и разбудить Сапегу. Воевода выскочил из дому полуодетый, в наброшенной на плечи медвежьей дохе, завопил:
– Не пропускайте их!
Громада всадников заклубилась перед стеной. Засверкали выхваченные из ножен сабли, однако Марина вырвалась из толпы и осадила коня перед Сапегою.
– Вели отворить! – выкрикнула она тем же пронзительным голосом, который обрела несколько мгновений назад и который обладал способностью перекрывать всякий шум, словно ведьмовский зов. – Не то я дам тебе бой! Твое войско сейчас спит – мое порубит вас всех в щепы, а тебя первого! Думал, царица теперь твоя будет? Никогда! Вели отворить!
Сапега умел признавать поражение и знал, что в военном деле ценится не только умение побеждать, но и умение красиво проигрывать.
– Открыть ворота! – рявкнул он, но тотчас вздел на лицо улыбку и отсалютовал пролетевшей мимо него всаднице обнаженной саблей.
С каким удовольствием он обрушил бы эту саблю ей на шею!
И вот Марина в Калуге! Она ворвалась в город победительницей, во главе мощного отряда казаков. Однако через несколько минут после встречи с мужем почувствовала себя так, как будто в лицо ей швырнули ком грязи…
Димитрий принял ее не один. И все приготовленные упреки, с которых Марина намеревалась начать разговор, чтобы сразу взять верх над мужем, который и без того, конечно, чувствует себя виновным, ибо оставил ее одну в Тушине, все женские уловки, которыми она намеревалась вновь приворожить к себе его сердце и заморочить голову, чтобы известие о беременности не стало камнем с неба, а было воспринято с радостью, ну, хотя бы без ненависти, – все разбилось в один миг, когда Марина увидела, что рядом с «царским троном» (Димитрий первым делом велел калужским мастерам выточить себе подобие того «престола», который вынужденно бросил в Тушине) стоит какая-то женщина, разодетая в пух и прах.
Глаза Марины против воли приковались сначала к ее нарядам. Ничего подобного она уже несколько лет не видела! С того самого дня, как озверевшая толпа москвитян выпотрошила сундуки с ее нарядами и растащила их по своим норам. В Тушине она была вынуждена одеваться в русское платье – конечно, из дорогих тканей, однако все эти сарафаны, летники и поневы раздражали Марину до крайности. А тут… облегающий лиф и кружевной воротник, и пышные, безмерно пышные юбки! Золотистые волосы незнакомки были распущены и спускались на плечи. Марина знала, что подобная прическа пристала, по мнению русских, только юной девице, однако этой красавице было куда за двадцать. Но она и впрямь была красавицей, эта черноглазая белолицая москвитянка…
– Стефка! – выдохнула Барбара, шаг в шаг следовавшая за своей госпожой. – То ж наша Стефка Богуславская! Матка Боска…
Марина на миг лишилась дара речи.
Стефка! Сгинувшая в Москве Стефка! Уезжая из столицы, как она полагала, в Польшу, Марина пыталась хоть что-то разузнать о бывшей камер-фрейлине, если возможно, забрать ее с собой. Однако следы Стефки совершенно затерялись. Еще несколько девушек из свиты Марины исчезли в день мятежа, о них тоже ничего узнать не удалось. И Марина мысленно простилась с маленькой хорошенькой потаскушкой из Самбора, а вскоре и вовсе забыла о ней. И вот…
В самом деле – Стефка!
– Что ты тут делаешь, короста липучая?! – Барбара, от потрясения забыв, где находится, и перестав стесняться в выражениях, шагнула к девушке, которую всегда крепко недолюбливала. – Как ты сюда…
– Пошла вон! – рявкнул Димитрий, чуть приподнявшись на своем «троне» и с ненавистью глядя на Барбару. – Вон отсюда, старая корова!
Марина вовсе остолбенела. Димитрий всегда старался держаться подальше от Барбары, остерегался вступать с нею в спор, и Марина подозревала, что ее ничтожный супруг втихомолку боится могучей гофмейстерины. И вдруг такая вспышка храбрости! Откуда что взялось?!
– Вы забываетесь, сударь! – заносчиво начала она, пытаясь вернуться к той тактике, которую выбрала для встречи с мужем, однако Димитрий не дал ей договорить.
– Это вы забываетесь! – выкрикнул он. – Вы здесь не в своем захудалом Самборе – вы здесь в моем царстве, в моей столице! Эта женщина… не смейте трогать ее. Скажите спасибо, сударыня, что я принял вас, а не вышвырнул вон после того, как вы предали меня.
– Я… предала вас? – ошеломленно повторила Марина, в голове которой стремительно мелькнула мысль, что Димитрию каким-то образом стало известно о Заруцком и Сапеге.
Да нет, каким образом? Просто, как говорят русские, на воре шапка горит. К тому же, если уж изъясняться пословицами, у Димитрия и самого рыльце в пушку.