Пес Дружок выразил поддержку хозяину громким заливистым лаем.
– Я – ваш участковый Прокопчук. Откройте, поговорить надо, – донеслось из-за калитки.
– Об чем говорить-то?
– О бульдозере. Вы не видели ночью на берегу посторонних? – стараясь перекричать собачий лай, спросил следователь.
Арсений Матвеевич все-таки открыл калитку, хоть и неохотно, но во двор незваных гостей не пригласил, лишь поздоровался с участковым.
– Я, мил-человек, по ночам привыкший спать, а не по берегу шляться, – строго сказал он, окинув долгим взглядом коренастую фигуру городского типа. – А вы пошто спрашиваете?
Арсений Матвеевич нарочно говорил, подражая своему отцу, старался казаться старше своих лет. Со старика какой спрос? Он щурился на солнце, пытаясь показать, что к тому же подслеповат.
– Ночью кто-то утопил бульдозер, – сказал гость. – Вы случайно ничего не видели?
– Мы совершенно случайно этой ночью спали и ничего не видели. Мы воопче рано ложимся, в девять, а когда и того раньше, вот так-то. А ваши рабочие шумели там, на берегу. Много шума от них, да... Вы им обскажите, чтобы шумели поменьше, потому как я – человек пожилой, и у меня давление и голова болит...
Арсений Матвеевич притворно закряхтел и потрогал свою голову.
– А кто с вами живет? – спросил следователь.
– Супруга моя живет. Токмо она вовсе глухая, ничего не слышит...
– Значит, вы ничего не видели и не слышали?
– Нет, нет... Знать ничего не знаем, ведать не ведаем... Спали, как сурки, спали...
Следователь окинул старика подозрительным взглядом, попрощался и, кивнув участковому, направился к калитке. Участковый вышел следом за ним.
Арсений Матвеевич захлопнул калитку, запер ее на задвижку и тут же резвой прытью рванул на веранду, где его ждала Татьяна Семеновна, которой он строго-настрого велел не высовываться.
– Что там, Сеня?
– Городское начальство было с нашим Прокопчуком. Но уже ушло...
– Чего пытали-то?
– Знамо дело, чего! Про бульдозер свой: кто, мол, утопил его ночью. А я, что, дурной? Я им так и сказал: мы, мол, по ночам по берегу не шляемся, спим, как сурки...
– Слава богу! Ушел...
– Погоди радоваться, мать. Еще вернется...
А следователь с участковым между тем прошли к дому Макарихи. Женщина открыла им почерневшую от времени калитку и уставилась на непрошеных гостей своим тяжелым взглядом.
– И чего вам теперь?
Ее сын Мишка, сорокалетний белобрысый дурачок, бегал по двору в каких-то драных штанах и радовался, как пятилетний ребенок. Босой и обнаженный по пояс, он размахивал палкой, которую называл саблей, и кричал время от времени, картавя: «Ура! За Родину! Наши не сдаются!..»
Следователь посмотрел на него через плечо хозяйки с некоторой опаской.
– Что это с ним? – спросил он участкового, кивнув на Мишку.
– А тебе какое дело? – уставила мощные руки в свои полные бока грозная Макариха. – Ты давай спрашивай, чего там тебе надо, и иди своей дорогой!
– Да, да... Я только хотел спросить, не видели ли вы...
Разумеется, Макариха тоже ничего знать не знала ни о какой пропаже бульдозера.
– Ваша машина – вы за ней и смотрите! – сердито отрезала она. – Я вам не сторож. У меня своих делов полно. Мне вон за сыном приглядывать надо.
Женщина гневно сверкнула своими глазами-щелочками на сильно загорелом лице и презрительно выпятила нижнюю и без того полную губу.
Представители власти поспешили покинуть территорию неприветливой хозяйки и отправились к последнему дому, где жил старик Егорыч с внучкой Дарьей. Кучуповы возились во дворе: девушка мела возле крыльца, а старик латал маленькую калитку, ведущую в огород. Он был чересчур худощав и не по возрасту строен. Конечно, годы брали свое, и на восьмом десятке старику трудно было выглядеть этаким бравым молодцом, но Егорыч держался изо всех сил. Он понимал, что ему еще предстоит какое-то время помогать внучке. Случись что с ним сейчас – семнадцатилетняя девочка-сирота останется одна-одинешенька на всем белом свете. И потому старик взбадривал себя, как мог: частенько парился в баньке, пил настои целебных трав, которые сам же собирал с внучкой в лесу и в поле, бросил курить и даже домашнюю наливку на ягодах употреблял довольно редко и то не больше одного стакана за раз.
– Я еще поживу! – частенько говаривал он весело, внушая себе и Дарёнке оптимизм и жизнеутверждающее начало.
Надо сказать, что девочка любила старика до безумия, слушалась во всем и старалась как можно больше сделать по хозяйству, чтобы порадовать дедулю. Узнав, что такое детский дом и сиротство, она страшно боялась одиночества и была готова день и ночь работать по дому, лишь бы больше не оставаться одной среди чужих людей. Обрадовавшись, что наконец закончила школу и навсегда приехала жить к единственному родному и близкому ей человеку, она все-таки понимала, что дедушка ее стар и когда-никогда ей предстоит остаться совсем одной, без него. Поэтому девочка изо всех сил старалась своим вниманием и заботой продлить дни старика на земле.
– Дедуля, зачем ты грядки поливаешь? Давай я сама полью... Дедуля, зачем ты воду несешь? Давай я сама наношу... – часто говорила она, отбирая у старика его работу, которую он привык делать сам, когда внучка жила в детдоме.
– Что ты, Дарьюшка? – сетовал Егорыч. – Разве можно все делать самой? А я на что? Я еще не так стар. А одна все не переделаешь, надорвешься. Вон у нас хозяйство какое большое!..
Старик был прав: кроме двух коз, которых он держал и для молока, и для пуха, у него было еще два десятка кур, три поросенка на откорм, три кошки-мышеловки и собака Лайка. Всю эту скотинку, как он ласково называл живность, надо было постоянно кормить, давать ей воды, коз надо было доить и каждое утро выводить на луг на траву, а для поросят готовить ботвинью и выгребать у них навоз. А еще у Егорыча был большой огород и сад, да и с удочкой он любил посидеть и принести внучке хоть с десяток карасиков на жареху. Так что скучать особо не приходилось ни ему, ни Дарёнке.
Девушка была не особо привлекательна собой: невысокого роста, худенькая, без пышных форм и броской внешности. Голубые и большие – мамины – глаза смотрели на мир с таким выражением, словно девочку страшно обидели и она вот-вот заплачет. И эти глаза были, пожалуй, единственным достоинством ее внешности. Ну, разве что еще длинная русая коса, которую она в свое время наотрез отказалась обрезать в детдоме. Сейчас волосы выросли почти до самых ног, Дарья каждый день старательно расчесывала их и заплетала в косу, которая всегда лежала у нее на груди. А в косе голубела подаренная дедушкой атласная лента.
Следователь, заглянув через плечо Егорыча во двор, рассматривал девушку, застывшую с полынным веником в руке. Он попробовал задать свои вопросы и Кучуповым, но оба, и старик, и его испуганная внучка, как и опрошенные ранее другие хуторяне, твердили одно: спать отправились рано, ничего не видели, ничего не слышали, знать ничего не знают...