Проснулся Антон от того, что в животе его урчало и посасывало от голода. Пить не хотелось, потому что недавно его поили. И спать не хотелось, потому что спина и бока буквально ломили от долгого лежания.
Теперь мозг начал получать и, самое главное, перерабатывать информацию. Чистое постельное белье, у него самого чистое тело, тугая повязка на левом плече. Голова, правда, немного не своя, пустая какая-то, слегка гудящая.
Потом он включился полностью и сразу открыл глаза. Комната? Обычная жилая комната в частном доме, с занавесочками, скатерочками, с деревянным крашеным потолком. Где он? Козе понятно, что это не следственный изолятор и не изолятор временного содержания. И даже не «обезьянник» в отделе полиции. Уже хорошо, хотя и не факт, что все в порядке. О нем могли уже сообщить и за ним могли уже ехать.
Всплыли в памяти последние мгновения у забора, когда ему стало совсем плохо. Значит, потерял сознание, и кто-то подобрал. Это же не больница.
– Ну как наше самочувствие? – спросил равнодушный голос. – Наверное, есть хотите? Разумеется! Столько проспать.
Антон повернул голову на подушке и увидел перед собой мужчину лет, наверное, пятидесяти. Какое-то у него невыразительное лицо, да еще эти круглые очки. И голос! Он сразу показался Антону равнодушным, безучастным. Абсолютно дежурная фраза про самочувствие, хотя этот человек его, видимо, и лечил. Странный человек, очень странный.
– Я где? – спросил Антон, пытаясь осмотреться и составить впечатление о месте своего пребывания.
– У меня дома, – усаживаясь рядом на край кровати, ответил мужчина. Он деловито положил свои пальцы Антону на запястье, удовлетворенно кивнул, ощутив ровный хорошего наполнения пульс, потом оттянул ему веко и снова удовлетворенно кивнул. – Фельдшер я местный, а вы у меня в доме. Я не стал вас укладывать в изолятор своего фельдшерского пункта… вот так.
– А что со мной? Мне, кажется, прямо на улице стало плохо.
– С вами ничего страшного. Ранка, правда, у вас на руке была не очень хорошая, но я ее почистил, укольчик вам сделал, кое-что из полезного двое суток прокапал. У меня было ощущение, что вы просто обессилели. Устали очень, до крайности. Вот я ваш организм и подкормил, подпитал сердечко, простимулировал.
– А как вас зовут? Кого мне благодарить?
– Зовут меня Сергеем Викентьевичем, а благодарить меня не надо. Лечить любого, вне зависимости от его социального положения и вероисповедания, – это, знаете ли, мой врачебный долг. Ну, отдыхайте, отдыхайте. Организм у вас сильный, я думаю, тренированный. Сейчас вас покормят, но вставать я вам настоятельно не рекомендую. Пока. У всякой выносливости есть пределы, и насиловать организм без особой на то нужды не стоит. Могут образоваться нежелательные и неприятные последствия.
Фельдшер вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Антон прислушался к своему организму и согласился, что слабость у него есть. Потом вспомнил слова фельдшера, что он тут лежит уже двое суток. Двое суток! Беззащитный, беспомощный. Двое суток он находился под постоянной угрозой ареста. И почему старый лекарь не сообщил о нем в полицию? Ведь не мог же он не отдавать себе отчета, что человек, которого он нашел, весьма странен. И не только странен, но и с оружием.
Радостное воспоминание придало Антону бодрости. Он отчетливо вспомнил, что, входя в поселок, сунул руку за спину и ничего там не обнаружил. Видимо, второй пистолет выпал у него из-за ремня, когда он брел уставший, измученный, по несколько раз за каждый час садясь на землю для отдыха. Точно, пистолета у него уже не было. Хоть это хорошо!
Дверь открылась, но Антон ничего не увидел, потому что с той стороны была задвинута белая простыня вместо занавески. Потом простыня отодвинулась в сторону, и в комнату вошла Антонина. Антон опешил от такого сюрприза. Вернее, от того, что женщина не удивилась, увидев его. Наверняка она прекрасно знала, кто здесь лежит.
Железнодорожница была в домашнем халате и не казалась уже такой крупной. Это бесформенная куртка и яркий жилет создавали такую видимость, а в обычной одежде она оказалась просто высокой и крепкой деревенской женщиной. И даже симпатичной. Короткие темные волосы, которые раньше, во время их первого знакомства, скрывала вязаная шапочка, теперь задорно обрамляли голову, двумя завитками сбегая на лоб и открывая аккуратные ушки с маленькими золотыми сережками-капельками.
Но мысли о женщине быстро сменились другими. Запахи, которые вились над простым алюминиевым подносом, дурманили, отодвигая на задний план все страхи, ощущение опасности. Антон был голоден как волк.
– Проснулся, бедолага? – сдержанно улыбнулась женщина. – Давай я тебя буду кормить.
– Зачем, я могу и сам, – смутился Антон. – Не так уж я и плох.
– Да уж! Двое суток проспал!
Она поставила поднос на табурет возле кровати и решительно стала помогать пациенту принять более вертикальное положение. В процессе этого Антон смутился еще больше, потому что обнаружил, что лежит под одеялом абсолютно голым. Значит, его как минимум кто-то раздел и тщательно обтер.
– Тебя как зовут-то? – спросила женщина, когда Антон накинулся на мясной бульон с поджаренными сухарями.
– Антон. А вас зовут Антонина.
Лицо женщины стало удивленным и сразу каким-то по-детски милым и доверчивым.
– Это откуда же ты мое имя узнал?
Это был не самый плохой вопрос, если придется отвечать на другие. О том, кто он, откуда и куда направляется. И даже еще хуже: почему за ним гоняется местная полиция. Спрашивать будут обязательно, так что отвечать придется. И врать не хочется, и правды говорить нельзя, а половина правды – это тоже вранье. Антон вздохнул и постарался улыбнуться как можно искреннее.
– Я слышал, как в трубке телефона вас так называло ваше начальство. У вашего аппарата сильная мембрана.
– Понятно, вот почему ты так рванул бежать. Вовремя, потому что потом, когда состав прошел, ко мне как раз и приехали из полиции. Про тебя расспрашивали.
– Рассказала?
– Конечно, – усмехнулась Антонина. – Ты же на это и рассчитывал небось. Тут-то ты как оказался? Соскочил и на другой состав запрыгнул? Который в другую сторону идет?
– Тоня, – хмурясь, заговорил Антон, – ты мне, наверное, не веришь, да и оснований у вас с вашим фельдшером нет мне верить, только я не вру. Я не преступник, я честный и порядочный человек. То, что меня ищет полиция, это недоразумение. Не могу ничего пока больше сказать, но ты мне поверь.
– Этот «наш фельдшер», – ответила женщина, вставая со стула и направляясь к двери. – Между прочим, мой отец.
Она вышла, так и не прикрыв плотно за собой дверь. И, кстати, никак не отреагировав на его слова. Что это означает? Что она ему верит или что она ему не верит? Но ведь фельдшер сказал, что Антон лежит в его доме, а не в фельдшерском пункте. Непонятно. Непонятно, почему его не сдали полиции, хотя это как раз объяснимо. Он был плох, его уложили именно в доме, а снаружи пост. Это для того, чтобы не пугать пациентов в изоляторе. А потом его, когда он поправится немного, отвезут в медблок следственного изолятора. Поэтому Антонина с ним так скупо поговорила.