Похоже, Никон решил, что они его обломали и Игорь Кириллович готов сдаться, уступить им во всем. Пусть себе думает. Однако сам Игорь Кириллович придерживался на этот счет совсем иного мнения, решил держаться своего плана, чего бы это ни стоило.
— Слушай… — Мог назвать Никоном, мог назвать «папой», не назвал его никак. — Я тебе повторю: насчет того, чтобы я в ваших планах участвовал, это все перетереть бы надо… Да не так, не на лету… Понимаешь?..
— Да перетрем еще, чего там! — бодро ответил Никон. — Вот выполнишь мой заказ — тогда, стало быть, там у вас, в первопрестольной, и увидимся. А увидимся — и перетрем!
— Ну коли так, скажу тебе прямо сейчас, и открытым текстом. Я уже Кенту про это сказал и тебе скажу: насчет тебя, насчет первопрестольной, хлопочу при одном условии. Я тебе делаю Москву — вы меня оставляете в покое. Насовсем.
— Ну, ну, что это ты так? — притворно удивился Никон. — Не по-христиански… Ты друзей-то старых не бросай. Старые друзья — они столько ведь про тебя знают, что тебе, наоборот, лучше к ним поближе держаться… Но тут ты, чувствую, прав: лучше не по телефону об этом. Ладно, сказал уже: увидимся — перетрем. Ну а не сможешь того… просьбу мою выполнить, — тут последовала тяжелая, наполненная мрачной угрозой пауза, — стало быть, и не увидимся, и не перетрем…
На том и распрощались. Вот что значит настоящий пахан — вроде бы ничего необычного не сказал, а впечатление произвел оч-чень сильное…
— Ну что, — радостно спросил у него Кент, убирая трубку. — Порядок, да? Обо всем договорились?
Грант мрачно кивнул:
— Обо всем…
— Ну и отлично! — Кент был возбужден. Все у него сегодня получалось, почему бы и не порадоваться. — Я как узнал вчера, что ты самолично едешь на таможню, ну, думаю, теперь наш Грант всю малину нам испортит. А видишь, как хорошо все вышло…
Опять, значит, они были чуть ли не друзья. Думая об этом, Игорь Кириллович сначала пропустил это очередное Кентово хвастовство мимо уха, но потом все же спохватился:
— Ты сказал, что всполошился, когда узнал, что я еду на терминал. А как узнал-то?
Кент радостно заржал:
— Ну ты даешь! Ты чего, в натуре, не просек еще, что ли, насчет прослушки-то? Вот видишь, как плохо романы на работе крутить. Извини, братан, больше не буду. А только твои прошмандовки, поди, ничего тебе не доложили, а у тебя ведь со вчерашнего дня прослушка стоит, специально мастер заходил… И клевая, я тебе скажу, прослушка: все разговоры, которые вот тут у тебя в приемной — и те слышно, а не только то, что по телефону говорится. Ты думаешь, это я подшустрил? Да у меня и техники-то такой нету! Это все друзья твои из ментовки расстарались. И фотки твои — тоже. Знаешь кто мне их подсунул? Этот твой генерал — чтоб братва, говорит, знала, с кем имеет дело. Только не мордастый генерал, с которым ты целуешься, а тот, второй, который на смерть похож… Как он на меня вышел — ума не приложу. Не ты сдал? Ну теперь уже неважно, вышел и вышел. Я сначала думал: хана мне. А он ничего, не вязался даже. У тебя, говорит, свой интерес, у меня свой, и, по-моему, в чем-то они сегодня совпадают. И объяснил мне, в чем у нас интересы совпадают: ты, оказывается, не только нам поперек горла, ему тоже. Вот по этому поводу, говорит, у меня к вам, к уголовщине, дело есть. Сперва поинтересовался, сможем ли мы типа киллера найти… Это я еще не знал, что по твою душу, это уж потом он объяснил, что по твою, когда заказ снял. Убивать, мол, пока не надо, пусть живет, а вот хочу, говорит, я по следу этого Разумовского — по твоему, значит, своего человека пустить. Я пущу, говорит, а вы ему помогать будете. Он у меня, говорит, не только убивать специалист, но и компрометирующие снимки добывать мастак. Объяснил, какие именно снимки закажет. Ты же знаешь, мы люди простые, нам всякие такие премудрости ни к чему — мы если решили, что человек виноват, значит, он и виноват. А этому, вишь, обязательно доказательства нужны — мент он и есть мент. Он, наверно, решил, что и мы такие же, а иначе с чего бы ему фотки-то нам тоже подкидывать?
— Слушай, а что он с этими фотографиями собирался делать? Он тебе не говорил?
— Да откуда ж мне знать! Я его и видел-то всего два раза, это ж ты все с ними корешуешь, не я. Но вообще-то есть у меня мысля. Я думаю, не столько ты ему нужен, сколько этот вот. — Он взял со стола фотографию, показал на ней Гуськова. — Мне думается, генерал, ну Череп-то, он под него копает, а вовсе не под тебя… Ну а уж этот, который фотографировал, он и под мастера телефонного сработал. Он вообще, похоже, много чего умеет.
Да, конечно, подумал Игорь Кириллович, как же это он сам-то не сообразил… Ну конечно, Суконцев. Если б Гусь, Кент наверняка давно уже знал бы и про разговор с ним Игоря Кирилловича насчет перевода Никона в Бутырку, и насчет названной цены. А если это и впрямь Суконцев, тогда все хоть как-то начинает вставать на свои места. При таком раскладе контрабандный «товар» вполне мог принадлежать и Толику. Но все же оставался открытым вопрос: мог ли Гусь не знать про все про это, то есть действовал ли Суконцев совершенно самостоятельно? У него-то все равно было в душе чувство, что генералы действуют сообща, как классическая цирковая пара — толстый клоун, тощий клоун…
И еще вопрос: что же такое произошло, что контрабанда обнаружилась не на таможне, а уже на его, Игоря Кирилловича, складе? Как это могло получиться? Такое могло быть в одном случае: если Кент и его бригада точно знали, где именно находится груз…
Оставшись один, Игорь Кириллович, уставившись в стену, долго обдумывал свои дальнейшие действия. Как там говорил великий Мао? Из плохого извлекай хорошее? Молодец великий кормчий, подсказал: он из этого свалившегося на него несчастья все же извлечет пользу. А может, Мао ничего такого не говорил, но все равно он, Грант, сделает не то, что надо Никону и его шайке, а то, что нужно ему самому — стравит их всех: и Никона, и Кента, и старающегося превратить его в раба Гуськова, будь он неладен. И при этом постарается остаться в живых…
Впрочем, если бы он мог сейчас видеть Суконцева, видеть, как тот рвет на себе волосы, у него, наверное, поубавилось бы этой победной уверенности. Жадность Гуськова, соблазнившегося возможностью содрать со своей шестерки, с Гранта, лишнюю пачку долларов, развалила все планы Семена Михайловича. Во-первых, эти урки, которых он нанял и считал, что командует ими, попросту его кинули. Во-вторых, эта сволочь Грант, как всегда, вышел сухим из воды. И в-третьих, самое страшное, он отдавал себе отчет в том, что бандюки теперь не могут не поставить его обмишурившегося сынка на счетчик — он-то думал, что в случае чего подставит Гранта или что наркоту конфискует Интерпол, а получилось, что товар просто исчез неизвестно куда, исчез тогда, когда он находился у Толика, и, стало быть, именно Толик несет за него ответственность. О чем, колотясь в истерике от страха, Толик сообщил отцу сегодня утром, когда и его фуры выпустили наконец из терминала тоже.
15
Суконцев Суконцевым, а самому приглядеться к будущему герою все равно не мешало бы. Во-первых, объективность: мало ли какое отношение у генерала милиции к бизнесмену и криминальному элементу. Оно может быть просто предвзятым. Во-вторых, он вообще любил составить свое представление о человеке — так было легче писать, так персонаж получал шанс стать под его пером живым, объемным…