Мало того что в случае удачи как бы сами собой разрешались его счеты с начальником, при этом он к тому же ставил крест на существовании странного альянса Гуськов — Грант. Он не раз уже пытался посеять в душе шефа сомнения насчет этого человека. Но все было напрасно. Гуськов определенно питал какую-то неслужебную слабость к этому седоватому пижону. Может, тут сказывалось и то обстоятельство, что за последние годы Гуськов действительно стал как бы компаньоном Разумовского по бизнесу — он доил его от души, а Разумовский, как ни странно, от этого вроде бы даже становился крепче. Деньги — они всегда деньги, и чего уж тут греха таить, именно они проложили Владимиру Андреевичу дорогу наверх. Да и звание свое он получил не за красивые глаза или за храбрость. За храбрость дают очередную побрякушку, орден, ну и что с него? Будь ты хоть герой-разгерой, а родине о себе все равно, когда надо, самому напоминать приходится, потому как она про тебя и не очень-то вспомнит, будь на тебе хоть геройская Звезда.
Суконцев долго думал, почему это шеф, даже сделавшийся большим начальником, не перестал якшаться с такой мелочью, с таким проходимцем, как этот вор в законе и аферист от бизнеса. Как бы там ни было, а у них на Житной Грант числился всего лишь осведомителем, информатором, говоря на человеческом языке — стукачом. И в конце концов он нашел удобоприемлемое объяснение: дело было в том, не иначе, что Гуськов считал Гранта своим творением, одним из значительных своих достижений на профессиональной ниве. Грант был его гордостью, его верным кадром, которого он, очевидно, потянет за собой, даже когда станет новым министром МВД. Только хрен он им станет, уж кто-кто, а он, генерал-майор милиции Суконцев, об этом позаботится лично.
Он уже пару раз подкатывался к Гуськову: «Зря ты, мол, Владимир Андреевич, так его к себе приблизил — сволочь он! Не удивлюсь, если выяснится, что он на кого-то еще работает, например на ФСБ. Такое жулье — и нашим и вашим!» Гусь, очень неглупый человек, очень, в ответ лепил что-то несуразное. Грант, мол, жадный, а жадным я больше доверяю, чем всяким там праведникам вроде тебя… Другой раз отчитал так:
— Ты мне, братец, тут не физдипи. Ты его досье видел когда? Грант — человек проверенный-перепроверенный. Хочешь его обосрать? Я знаю, они там с Тошенькой твоим чего-то не поделили, ну и что? При чем тут наша служба, которая и опасна и трудна? Приведи мне хоть какие-нибудь доказательства, тогда я, может, и поверю. И то сначала крепко подумаю… Так-то, от фонаря, про любого можно сочинить, даже про меня! — И громко заржал, считая, что пошутил, что уж про кого-кого, а про него такое сказать и в голову никому не придет.
«Ладно, погоди, — подумал тогда Суконцев, — придет и твое время, скажем и про тебя все, что надо…»
— У меня агентурные сведения, товарищ генерал-лейтенант, — снова попробовал было доказать тогда свое Суконцев, изображая при этом сверхпочтительное к начальству внимание. Однако Гусь почтительность эту проигнорировал, зато обратил внимание на упорное стремление подчиненного настоять на своем.
— Ты что сегодня — плохо слышишь, что ли? Ты чего это, Сеня?
«У, морды! — подумал Суконцев, имея в виду не столько Гуськова, сколько начальство вообще. — Как нахапают выше глотки, так начинают себя вроде как членами политбюро ощущать. А раз он член политбюро — значит, ошибиться уже по определению не может. А то, что даже Нюська — на что уж мелочь, не то секретарша, не то курьерша, — и та уже предупредила: „Смотри, мол, Семен Михайлович, ты там поаккуратнее, а то он, этот ваш Грант любимый, похоже, куда-то еще информацию сливает“ — это ему по барабану! Не верит, видите ли, что его любимый Грант может работать на два фронта. Так и заявил тогда, будто не замечая, как обижает его, своего подчиненного и верного оруженосца:
— Ты чего, до сих пор так и не вник, что я в твою бестолковку вбиваю? Сперва предъяви мне улики, докажи, с какого это дьявола Грант, который благодаря нам гужуется, как кот в сметане, нас с тобой закладывать начал, понял? Факты гони, брат! И на будущее: не хрена выискивать страхи там, где их нет. Сейчас время такое — каждый гребет под себя, а ты не хочешь этого понимать. Да ты хоть подумай, кому мы с тобой нужны-то? Штернфельду этому? Дак у него профессия такая… собачья… А так — службу мы с тобой несем? Несем. Ну а что сверх того — сугубо наше частное дело. Разве нет?
И вот теперь у него были наконец те самые факты, которых так хотел (или, наоборот, не хотел) его старший товарищ и начальник. Факты, доказательства — словом, все, что нужно. Только, похоже, вошел он в кабинет шефа не в самую лучшую минуту: Гуськов пребывал за своим столом в каком-то нехорошем напряжении, к щеке у него была прижата телефонная трубка, а руки заняты той самой «Молодежкой»; Суконцев вошел, и тут же по селектору, словно сопровождая его движение своеобразным аккомпанементом, прозвучал голос гуськовской секретарши: «Владимир Андреевич, вы просили соединить вас с министром печати. Будете говорить?»
— Он что, уже на проводе? — Гуськов схватил трубку, кивнув при этом Суконцеву — проходи, мол, чего замер у входа. Трубка пока, похоже, молчала, потому что шеф спросил его, прикрывая микрофон ладонью:
— Ты видел?
Семен Михайлович понял, о чем речь, показал шефу свой экземпляр газеты — прихватил на всякий случай.
— Не знаешь, какая это сволочь насчет Никона могла раззвонить?
Суконцев было открыл рот — дескать, знаю, как не знать, но тут наконец ожил телефон, и Гуськов тут же завопил в него «Алло, алло!» так громко, будто звонок был по крайней мере из другого города.
— Слушай, что там у тебя в хозяйстве творится, Жора? Переняли, понимаешь, у врагов с Запада манеру обливать все вокруг помоями почем зря. Неужели нельзя этого Штернфельда окоротить малость?.. Да нет, нет, я не против критики, упаси бог! Может, кое-что у него там и правда, это мы расследуем в срочном порядке, думаю, газета сможет потом даже отчитаться: по следам, мол, наших выступлений. Как прежде. Но, однако, зачем же раньше времени всякие такие сомнительные и непроверенные факты запускать в оборот, создавать искаженное общественное мнение? Кстати, такая преждевременная огласка и нам может повредить при расследовании — преступник предупрежден, значит, считай, от наказания ушел… Нет, за себя я не боюсь, я чист, как слеза младенца…
Похоже, сошлись на том, что, несмотря на демократию, все же некоторым особо ретивым газеткам все же придется вменить в обязанность давать отдельные будущие публикации на визу. Ну и то уже хорошо…
— Ну так кто? — вернулся к главному интересующему его вопросу Гуськов, повесив трубку. — Откуда утечка?
Суконцев только этого и ждал, однако сделал вид, что сомневается — говорить ему, не говорить.
— Вам не понравится, Владимир Андреевич…
— А ну говори, если хочешь со мной и дальше работать! — рассвирепел Гуськов.
Суконцев снова помолчал, как бы все еще сомневаясь. Наконец выпалил:
— Это Грант. Разумовский, больше некому.
— Почему ты решил, что мне это не понравится?