Так было еще неделю назад, а потом случилось непредвиденное. Сквозь почерневшую паутину на окнах, сквозь пыльную глухоту его квартиры вдруг пробился яркий лучик света. Как жизнь, как надежда, как забытое ощущение счастья и покоя. У Малахита объявилась дочь!
Он, как всегда это было, сидел после скудного обеда в расшатанном облезлом кресле, завернувшись в старый плед, пребывая в безрадостных воспоминаниях. В них не было ничего, кроме синих казенных стен камер, железных спинок лагерных шконок и одинаковых черных спин других сидельцев. Даже лиц не было. Иногда, правда, проплывали какие-то искривленные то ли от радости, то ли от горя лица на фоне яркого света ресторанных люстр, блеска хрусталя и зеркал. Проплывали они на фоне страшного шума, который издавали ресторанные оркестры да пьяные посетители. И все…
Потом он услышал, как со скрипом стала открываться дверь, как зашелестела по полу картонная коробка со старой обувью, которая мешала открыться двери. Затем кто-то натужно со стоном навалился на эту дверь и по коридору застучали каблучки… Этот давно забытый звук, ощущение присутствия рядом женщины так резанули по душе, что стало больно, словно от ножевого пореза.
И она вошла в комнату. Малахит сразу все понял. Не умом, а сердцем почувствовал свою кровинушку. Вот она стоит, молоденькая, стройненькая, свеженькая и такая родная. У нее закушена губка, глазки прищурены, как от боли или от еле сдерживаемых рыданий. А ручки… Ручки теребят ремешок сумочки и трясутся от волнения.
– Вы… – она смотрела на него, как будто шарила по лицу взглядом. – Вы Леонид Балашов? Это правда, да?
И столько в ее голосе было надежды, что Леня, наверное, все равно ответил бы согласием, если бы и не был он Леонидом Михайловичем Балашовым, вором-рецидивистом, в прошлом авторитетом…
– Вы помните Надежду Букаеву? Надю…
– Ты… – голос Лени прозвучал хрипло, он попытался встать, но проклятое кресло не отпускало, – ты… Надина дочь?
– Да… А вы… Вы мой отец?
Балашов затрясся, губы зашевелились, но горло не могло выдавить ни звука. Но этого было и не нужно, потому что девушка поняла все. Поняла опять же душой, кровью своей, естеством. Она на негнущихся ногах подошла к креслу и как абсолютно обессиленный человек опустилась на стул. Ее руки упали на колени, выпустив сумочку. Но девушка этого не заметила. Она во все глаза смотрела на человека в кресле, который был ее отцом.
Это были тяжелые минуты, потому что приходилось вспоминать то, чего вспоминать не хотелось. Или хотелось, но это было так больно! Тяжело, потому что он сидел и не знал, а чего же ждать от этой встречи. Появления ненависти, застарелой обиды, предъявления претензий или…
– Папка! Я так… Я очень хотела тебя найти, я так скучала… Хоть один родной человек на свете…
И рухнула стена, ее смел поток слез, накопившейся и нерастраченной любви. А потом прошел месяц. Женские любящие руки сделали квартиру светлой, и звали ее Светой, Светиком. И в паспорте у нее стояло отчество Леонидовна. На второй день Леня признался, что всегда был вором и что… Света закрыла ему рот ладошкой, прижалась и… И больше они к этой теме не возвращались. И в жизни появился смысл. Хоть кусочек ухватить, хоть немного пожить по-людски… как все.
Леня чуть не упал перед дочерью на колени, умоляя продать квартиру в райцентре и переехать к нему. И впервые за десятки лет он уснул глубоким сном счастливого человека, когда Света согласилась. И утром он проснулся от солнечного света, который светил ему в лицо через чистое оконное стекло. Он проснулся человеком, у которого есть семья, дом. Не конура, не нора старого больного вора, а Дом!
А потом Света стала заставлять отца подниматься и выходить на улицу. Он теперь подолгу сидел под последними теплыми лучами осеннего солнца и отвыкал от одиночества. Он еще не знал, как передать дочери накопленное за свою нечестную жизнь. Очень подозревал Леня Малахит, что Света откажется. И будет права…
Яша Африка появился через месяц. Малахит сидел на лавке в сквере и дремал. Состояние было томное и, можно сказать, приятное, если бы не боль внутри. А потом глаза сами поймали фигуру человека в конце аллеи. Она была не столько знакома Малахиту, сколько чем-то неуловимо напоминала о зоне, уголовниках. Может, походкой, осанкой, манерой двигать при ходьбе руками? А потом он узнал Африку.
Яшка шел и улыбался еще издалека. Неприятная заискивающая улыбка, за которой кроется черт знает что. Может, и ненависть лютая. Жизнь длинна, все за это время было, могла и ненависть возникнуть. А если учесть, что Яша Африка когда-то смотрящим был, держал «общак» и смотрел за порядком, то… Только что ему надо теперь? Вроде никогда корешами не были, общих дел не имели?
– Здорово, Малахит! – Яшка расплылся в улыбке, приоткрыв рот, в котором не хватало двух зубов. – На солнышке печешься? А я думаю, дай зайду, навещу кореша. Давненько я тебя не видел.
– Много ты наговорил всякого, – беззлобно проворчал Малахит, – не знаю уж чему и верить.
– А ты поверь, поверь, Малахит, – каким-то напряженным голосом сказал Яшка. – Я вот годков на десять моложе тебя, а в землю могу и раньше сойти. Тут и на болезнь твою нечего глядеть.
– Исповедоваться, что ли, пришел? Так я не поп.
– Почему исповедоваться? – миролюбиво ответил Яшка. – Просто поговорить. Когда-то мы с тобой ровней были, один голос имели. А теперь, я вижу, и ты ко мне спиной поворачиваешься.
– Ты помелом не мели, я ко всему миру уже спиной. А что с тобой случилось, так то просто фарт от тебя отвернулся, вот и все. Ты, если просто поговорить пришел, так посиди. Я не против.
– И на том спасибо, Малахит. Я ведь спасибо тебе пришел сказать. Тогда не сказал, потому как не до этого было. Мог и на «перо» встать, а потом… потом потерял я тебя, да и другие дела возникли. А тут узнал, что ты совсем плох, вот и пришел проведать. Не свою, так твою душу облегчить.
– У меня, Яков, на душе сейчас хорошо, – с улыбкой ответил Малахит. – Вроде как жизнь мне грехи отпустила.
Яшка удивленно покосился на старика, но промолчал. Это было в диковинку, чтобы законник Малахит вдруг заговорил без блатной музыки, да еще обратился по имени, какое мать дала, а не по кликухе, что общество припечатало. Может, у Малахита совсем крыша съехала?
– Слышь, Леонид, – через силу выдавил из себя непривычное имя Яшка, – ты все про всех знаешь, с тобой авторитетные люди советовались всегда, да и шавки вокруг тебя всегда вились, защиты искали. Ты человек справедливый, закон чтил. Ты скажи, что ты слышал про депутата Шаркелова? Может, про дела какие, может, еще что?
– Про Шаркела? А он депутатом стал? Ну, ему видней. Бабло отмывать надо, а заодно и шкуру. Только черного кобеля не отмоешь добела. А у тебя какие дела с ним? Он вроде всегда по «теневым» делам был.
– Да я… – Яшка поморщился и отвернулся, – я с ним делов не имел. Просто слух прошел, что он меня ищет, базар у него ко мне есть. Вот я и подумал, что ты про него чего-нибудь…