Мичико прошла, взяла свои пленки и ушла на посадку, не оглянувшись. Молодец!
Следом за ней шел Ариэл Вийски с мешками под глазами… Потом – шумный и еще под хмельком Роберт Макгроу… Потом-полковник Лозински… За ним – ДайанаТростер… Норман Берн…
Каждый из них на прощанье говорил что-то теплое нашей русской гидше Оленьке, дарил ей сувениры и свои визитные карточки, приглашал в гости и шел на таможенный досмотр. Дэнис Лорм с охапкой свежих немецких газет в руках… Гораций Сэмсон, осунувшийся и повзрослевший лет на десять… Моника Брадшоу, увешанная фотоаппаратами… Питер Хевл… Старички Огилви из Вирджинии…
Джон О'Хаген повернулся ко мне, спросил: – Ты нервничаешь?
– Нет, – сказал я. – Почему ты спрашиваешь?
– Ты все время крутишься и смотришь назад. Ты хочешь остаться?
Я улыбнулся, отрицательно покачал головой: – Нет, – и повторил твердо, как Марк Захаров: – Нет!
Он шагнул к таможеннику и положил перед ним на стойку свой паспорт. Я повернулся к Ольге: – Всего хорошего, Оля. Привет вашей маме. – Счастливо вам, – сказала она. Я взглянул на входную дверь таможенного зала, но дверь не шевелилась. Ани не было.
Я шагнул к стойке, положил перед таможенником свой паспорт с визой-вкладышем и таможенной декларацией. Но теперь рядом с таможенником стоял еще один – с волчьим лицом, в кителе и с погонами майора таможенной службы. – Откройте ваш чемодан, – сказал мне таможенник. Я даже обрадовался: эта проверка даст мне еще минуту! И сказал им с улыбкой: – С удовольствием!
Но проверка длилась не минуту, а десять. Они тщательно, как когда-то Алеша в шереметьевском аэропорту, прощупали всю мою одежду – каждую складку запасных брюк и пиджака, все грязное белье, накопившееся за поездку, куртку-дождевик, так и не раскрытые мной пакеты сухофруктов и даже пластмассовую бутылку «Pepta Bismol». Потом простучали дно и крышку чемодана, открыли магнитофон. Но в магнитофоне не было кассеты. – Вытащите все из карманов, – приказали они. Я вытащил из карманов какую-то мелочь, сигареты, зажигалку, кошелек с кредитными карточками. Положил на стойку.
Они проверили кошелек, потом майор спросил:
– Вы кем себя считаете? Вы журналист или писатель?
– И то, и то, – сказал я.
– А где ваши блокноты, кассеты?
– Я не пользуюсь. Держу все в голове.
– Тогда зачем вам магнитофон?
Я улыбнулся:
– Сам не знаю. Подарить? – Нет, не надо, – по-волчьи усмехнулся майор.
– Он кому-то отдал свои блокноты, кто прошел уже, – услужливо сказал таможенник.
– Конечно, отдал, – согласился майор, – Но не обыскивать же теперь весь корабль! – и посмотрел мне в глаза: – Ну, что ж, господин Плоткин! Проходите. На этот раз ваша взяла.
Я медленно сложил вещи в чемодан, закрыл крышку и посмотрел на входную дверь – Ани не было.
Я поднял свой чемодан, махнул рукой гидше Оленьке и вышел на пристань.
Хотя накрапывал дождь, наши – почти все – стояли на открытой верхней палубе «Георга Отса», махали мне руками.
А рядом с дверью морвокзала, под козырьком навеса, уже стоял все тот же майор таможенной службы, курил. Увидев меня, он произнес негромко и в сторону: – Надеюсь, вы понимаете, что я только выполняю приказ. Я промолчал – что я мог ему сказать? – Мне нравятся ваши книги, – вдруг сказал он. – Я их тут часто изымаю при досмотре. И коллекционирую. Поверьте мне, через пять лет их напечатают в России.
Я посмотрел на его волчий профиль и – вот что значит писательское честолюбие! – этот профиль уже не казался мне волчьим.
– Спасибо, – сказал я и пошел с чемоданом к трапу. Встревоженный моей задержкой, Барри Вудстон встретил меня на палубе: – Что случилось? – Ничего. -Тебя проверяли?
– Да. – Что-нибудь забрали? – У меня ничего нет.
Потом Барри показал мне каюту, где был сложен весь наш багаж. Я открыл чемодан, достал куртку-дождевик, набросил ее на плечи и, оставив чемодан в каюте, поднялся на верхнюю палубу.
Вопросительный взгляд Мичико встретил меня сразу, в упор.
Я улыбнулся и обнял ее за плечи: – Спасибо, партнер!
– Вадим! Мичико! – позвали нас остальные, толпясь у бортовых поручней, чтобы сфотографироваться на фоне Таллинна. Мы присоединились к ним, я стал у поручней между маленькой Мичико и гигантом О'Хагеном и, позируя нашим фотографам, сунул руки в карманы куртки-дождевика. Там были какие-то бумаги, но я не обратил на них внимание. Может быть потому, что Мичико почти тут же отвела меня в сторону и сказала:
– Я должна тебе признаться. Я была твоим партнером с первого дня, еще из аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке.
Я изумленно посмотрел на нее.
– Yes, – сказала она. – Я постоянный автор Tokyo Readers Digest, и это была моя идея послать тебя в Россию проверить гласность. А я поехала, чтоб прикрыть тебя. Если бы с тобой что-то случилось…
– Ты бы написала сенсационный материал, как меня отравил КГБ. Пользуясь моими пленками, заметками. Да? – спросил я и вспомнил, как она наблюдала за мной в шереметьевской таможне, а потом встретила в вестибюле «Космоса» и фотографировала с генералом КГБ Быковым в АПН…
– Ну, может быть…– сказала она уклончиво. Но вдруг прямо глянула мне в глаза: – А ты бы возражал?
– Нет. Это лучше, чем быть отравленным просто так, без рекламы, – согласился я.
– Если бы они тебя арестовали, я бы организовала кампанию в твою защиту, – сказала она. – Thank you, – сказал я. – Мы остались друзьями?
– Конечно.
Тут «Георг Отс» зашумел двигателями, и по его стальному туловищу пошла мелкая дрожь. Стоя у перил под моросящим дождем и глядя на Таллинн, Мичико вдруг сказала:
– Знаешь, я буду скучать по России. Когда мы ехали из Ленинграда в Таллинн, все пели американские песни, вся наша группа. А я смотрела в окно и думала про русских. У этого народа такая музыка! Такие композиторы! Такие писатели! Чайковский, Толстой, Достоевский… И такая ужасная жизнь… Разве такой народ не может иметь лучшей жизни? Слушая ее, я машинально вытащил из кармана куртки то, что там было – какой-то сложенный вдвое конверт. Этот конверт был мне незнаком. Я открыл его, вытащил содержимое – два листа бумаги, скрепленные металлической скрепкой. – Что это? – спросила Мичико. – Еще не знаю… – ответил я и стал читать.
"УВАЖАЕМЫЙ МИСТЕР ПЛОТКИН! Листая в архиве Ваше дело, я наткнулся на письмо, которое попало к нам пять лет назад и может Вас заинтересовать. Посылаю Вам копию. Желаю всех благ.
Генерал госбезопасности Быков".
А второй лист был фотокопией части письма, написанного явно женской рукой. Это было лишь то место, которое хотел предъявить мне генерал, а все предыдущие и последующие строки были, по-видимому, закрыты при фотокопировании. Я прочел: