– Интересно! – говорил по дороге Адигезалов. – Две недели назад московский корреспондент приезжал, спрашивал про этого руководителя географии, сказал, что хочет к нему паехать очерк пра него написать, а теперь – пракуратура приехала. Что он такое – бальшой человек или бальшой жулик?
Мы вошли в кабинет-каптерку, не то архив, не то отдел кадров, а скорей – и то и другое вместе. Вдоль стен высились стопки детских тетрадей, альбомов, папок с рисунками, плакатов, стендов, диаграмм, фотомонтажей и стенгазет. Здесь же были какие-то карты, глобусы, ящики с картотеками и ящики с письмами со всего света – на них столбцом были написаны названия стран «Куба, Польша, Бразилия, Алжир, Ливан, Франция…»
Адигезалов вытащил откуда-то из-за ящиков стандартный старый выцветший от времени фотостенд. На нем больше десятка групповых фотографий подростков были наклеены вокруг портрета улыбчатого лет 50 мужчины. И тут же была надпись: «Нашему дорогому Льву Аркадьевичу Розенцвейгу в день 50-летия – 5 апреля 1958 года».
– Ро-зен-цве-йг, – с напряжением прочитал Адигезалов. – Нет, дарагой, я никогда не запомню. Какие люди фамилии имеют, просто удивительно! Вот это он, а это все его ученики, где-то тут и тот корреспондент, он мне себя показывал.
– А где сейчас этот Розенцвейг?
– В Кюрдамирском районе, в лесной школе работает.
– А где эта лесная школа?
– Да тебя привезут, слушай! У тебя же машина есть, канечно. Скажешь – колхоз «Коммунар», там все знают – миллионер-колхоз, вино делает.
– Значит, Кюрдамирский район, колхоз «Коммунар», лесная школа, – повторил я, – За сколько можно туда доехать?
– Ну, за три часа, если на машине. Какая машина? «Волга»?
– Слушайте, – сказал я. – А почему этот Розенцвейг из Баку в какой-то колхоз переехал?
– Это до меня было! До меня! – поднял руки, будто защищаясь, Адигезалов. – Но тебе я могу сказать. С такой фамилией, как у него, разве можно в Центральном Дворце пионеров работать?
Я вышел из Дворца пионеров под барабанную дробь Декады дружбы пионеров Закавказья. Трубили горны. Оглянувшись на эту летящую из Дворца музыку, я увидел, что в окне своего кабинета стоит Адигезалов и удивленно наблюдает за мной. Никакая машина не ждала меня у подъезда; следователь по особо важным делам, выполняющий правительственное задание, шел по улице пешком. Я видел по глазам Адигезалова, что это ему не понравилось. Но я ничем не мог уже помочь ни ему, ни себе. Я примчался сюда прямо с аэродрома, с самолета и этим уже выиграл адрес Розенцвейга. Конечно, стоит снять трубку и набрать телефон Прокуратуры республики, или начальника городской милиции, или Дежурного по ЦК Азербайджана, как в моем распоряжении будет не только «Волга», но еще и катер и вертолет, но привезут ли они меня к этому Розенцвейгу?
Я подошел к встречному прохожему и спросил:
– Скажите, где тут автовокзал?
«Прелести» дороги Баку-Кюрдамир оставим для писателей типа Белкина. Замечу только, что описанная им давка в Ташкентском аэропорту ничто по сравнению с бакинским автовокзалом. Люди, которых он так метко назвал «кепконосцы» – небритые, усатые, обязательно в огромных кепках – штурмуют раздрызганные автобусы так, как в 45-м во времена моего детства, мешочники штурмовали поезда. Они везут с собой из города мешки с хлебом, чемоданы с рисом, чаем, сахаром, конфетами, гречкой и прочими продуктами, которые есть теперь только в столичных городах. Все, как в Москве на вокзалах, только более остервенело, темпераментно и громче. Деревня везет в город на рынки зелень, овощи, фрукты, а обратно – сахар, крупы, чай и даже хлеб. Прямо натуральный товарообмен, как во времена пресловутого нэпа или еще раньше. Какая это экономика, товарищ Генеральный прокурор, – лево-левая или лево-правая?
Попасть в автобус до Кюрдамира мне удалось тоже только с помощью удостоверения Прокуратуры СССР. Иначе я рисковал вообще не попасть в Кюрдамир – билетных касс здесь нет, а нужно просто ворваться в автобус вместе со всей этой кепконосной массой, но после трех безуспешных попыток я понял, что кепконосцы стойко держат национальную солидарность, и кроме них, азербайджанцев, в три ушедших битком набитых автобуса не сел ни один русской внешности пассажир. Я пошел к начальнику автовокзала, молча положил перед ним свое удостоверение и уже через минуту, сопровождаемый заискивающим начальником автовокзала, сидел один в только готовящемся к отправке автобусе. Я знал, что еще раз открыл свое инкогнито, но что было делать?
Конечно, этот заискивающий начальник автовокзала позвонил в Кюрдамир и предупредил начальника Кюрдамирского автовокзала о появлении следователя Прокуратуры СССР, – в Кюрдамире, в десять тридцать вечера меня уже ждали начальник кюрдамирской милиции капитан Гасан-заде и дежурный райкома партии инструктор Багиров. Глаза у них были встревоженные, непонимающие, растерянные, они явно не знали, что со мной делать. Я отказался от ужина, от гостиницы, я попросил только машину до колхоза «Коммунар». Машина была дана немедленно, милицейский «Газик». Начальник милиции вызвался сопровождать меня, но я отказался категорически, и уехал вдвоем с шофером – молодым белозубым азербайджанцем. Что сказал ему в напутствие по-азербайджански его начальник, я не знаю, парень пробовал заговорить со мной дорогой, но я твердо решил выиграть у бакинской милиции эту партию, несмотря на то, что инкогнито сохранить не удалось. Я молчал, не отвечал на вопросы шофера.
В колхозе «Коммунар» он с рук на руки сдал меня ошарашенному, лет пятидесяти председателю колхоза по фамилии Ризазаде, явно поднятому с постели телефонным звонком из Кюрдамира. Вокруг лежало темное, молчаливое, спящее горное азербайджанское село.
– По какому делу? Что случилось? – появление следователя по особо важным делам из Москвы в горном винодельческом колхозе-миллионере явно не шутка и не пустяк, у председателя колхоза были, безусловно, основания для тревог.
– Утром, – сказал я. – Все утром. Сейчас я очень устал, хочу спать. Мне найдется место, где поспать?
– Обижаете, дорогой! – тут же встрепенулся председатель, найдя возможность услужить незванному московскому гостю. – Целый дом для гостей есть! Замечательный дом! Сейчас ужин сделаем! Где ваши вещи?
– Я их оставил в Баку, в камере хранения. И ужинать я не хочу, я хочу только спать.
– Обижаете, дорогой! Как без ужина?
– Вместо ужина будет завтрак, ладно? – сказал я ему с нажимом, намекая, что все свое гостеприимство он сможет показать мне за завтраком, утром, и он тут же понял, что, кажется, сможет отделаться от меня взяткой, хорошим угощением или еще чем-нибудь. Он явно повеселел, приободрился, провел меня в дом для гостей колхоза, по дороге расписывая достижения в деле перевыполнения плана и расспрашивая, какие вина я люблю и какие коньяки.
Домик для гостей был действительно замечательный, в саду, обставлен финской мебелью, с холодильником, полным молодого вина, коньяка и водки, здесь же лежали свежие фрукты и овощи – ужин или завтрак можно было начинать прямо сейчас.